Пожидаева, О. В. Психоделика в русской словесности - миф или реальность? : размышления над статьей последнего словаря-путеводителя по современной русской словесности Сергея Чуприна / О. В. Пожидаева // Наука и образование. - 2010. - № 11.

О.В. Пожидаева Психоделика в русской словесности —миф или реальность? 173 сической русской литературе чаще ведет к разру шению личности. Возможно, это объясняется тем, что культивирование уникальности личностного на чала не было свойственно русской культуре, кото рая не пережила западноевропейского Возрождения. Мы помним, что русский романтизм в меньшей степени, чем западноевропейский обращен к ми стическому опыту и культу личности художника, творца. Вспомним: В. И. Кулешов, наряду с фило софским романтизмом (в творчестве Веневитинова, Одоевского), называет в русской литературе так же народно-исторический (в творчестве Загоскина, Лажечникова), славянофильский (в творчестве Хо мякова, Аксаковых, Киреевских)1. Если западноев ропейский символизм восходил к платонической философии, идеалистической философии Шопен гауэра, Гартмана, идеям Ницше и интуитивизма, то русский еще оплодотворялся учением В. Соловье ва о «душе мира». При этом символизм мыслился как, прежде всего, «жизнетворчество», выходящее за пределы искусства, как дело общекультурного созидания, призванного преодолеть исторический разрыв между людьми. Интересно, что сюрреализм как течение модернизма в русской культуре вообще не прижился на рубеже X IX -XX веков. В русском сознании не было почвы для того, чтобы реализо вать в литературе «чистый психический автоматизм» Андре Бретона, «диктовку мысли, свободную от всякого контроля разума, независимую от всех эсте тических или моральных убеждений». Итак, в русской православной культуре опьяне ние, в том числе и в широком понимании значения слова, рассматривается как грех, двоеверное служе ние бесам и языческим богам. Вот почему в рассказе JI. Петрушевской «Глюк» (1999 г.), «красивый, как киноартист», «одетый, как модель», персонифици рованный глюк становится своеобразным дьяволом- искусителем, злым волшебником, исполняющим лю бые желания юной героини Татьяны (имя знаково для русской культуры)2. Глюк является после то го, как героиня на дискотеке попробовала таблет ки. Три желания Татьяны («много денег, большой дом на море ... и жить за границей») исполняются, но в ночной рубашке с большим чемоданом денег на пустынном заграничном пляже захотелось уюта, простой еды и близких людей рядом. В этой неска зочной сказке пространство бреда, иллюзии несет с собой «запах гнили» и смерть. Глюк напомина ет: «Если ты захочешь кого-нибудь спасти, то на этом твое могущество кончится. Тебе уже ничего никогда не достанется. И тебе самой придется ху до». Сказка, дарованная Глюком, существует «по ту сторону добра». Сновидение Татьяны вряд ли мо жет показаться освобождающим от бренной жизни и просветляющим: «все открыто радовались и ра зевали рты. Вдруг у Аньки позеленела кожа, выка тились и побелели глаза. Распадающиеся зеленые трупы окружили кровать, у Николы из открытого рта выпал язык прямо на Танино лицо. Сережа ле жал в гробу и давился змеей, которая ползла из его же груди. < ...> Потом Таня пошла по черной горячей земле, из которой выпрыгивали языки пла мени. Она шла прямо в раскрытый рот огромного, как заходящее солнце, лица Глюка»3. Перед нами — пространство ада, сотворенное самой героиней. Но это сон во сне: в финале повествования мы узнаем, что Татьяна была больна неделю и все, с ней произо шедшее, —просто болезненный бред. Но таблетка в рюкзаке, за которую надо отдать деньги, вполне ре альна. «Ничего не кончилось. Но все были живы» — так заканчивает рассказ Петрушевская. Еще одна Татьяна в романе Ю. Бондарева «Бер мудский треугольник» (1999 г.) становится заложни цей иллюзорного мира и психотропных препаратов. Трагедия героини и ее возможная гибель в финале тесно связаны в романе с трагедией России. «Смерть России —это не естественная кончина, а самоубий ство невиданного по силе гиганта под похоронный храп ленивых, доверчивых и равнодушных, ставших уже не нацией, а народонаселением»4,—так рассуж дает один из героев романа художник Демидов, за которым явно стоит Бондарев. Психотропные пре параты в случае с героиней не являются средством освобождения сознания или бунта против несовер шенной действительности, как, например, в романе современного шотландского писателя Ирвина Уэл ша «На игле» («Trainspotting», 1993)5. Они есть ор ганическая составляющая того иллюзорного мира, который Татьяна, мечтающая стать моделью, прини мает за настоящую жизнь. Любопытно, что в романе речь идет о событиях 4 октября 1991 года, «демо кратических реформах» того времени, открывших путь как будто к освобождению России. Параллель очевидна. Как и позиция писателя. Судьба героини в романе заставляет задуматься над вопросом, кото рый задает себе один из героев: «Можно ли творить жизнь из самой смерти?» И название произведения Бондарева символично. Один из персонажей, Спи рин, человек продажный и одновременно философ ствующий, указывая на свой «наркотик» —бутылку, цитирует Омара Хайяма: «Ты видел мир, но все, что ты видел, —ничто. Все то, что говорил ты и слы- 1 Кулешов В. И. История русской литературы XIX века. М.: Академический проект, 2004. С. 47-145. 2 Петрушевская Людмила. Где я была. Рассказы из иной реальности. М: Вагриус, 2002. С. 35-47. 1 Петрушевская Людмила. Указ соч. С. 44. 4 Бондарев Ю. В. Бермудский треугольник. М.: Молодая гвардия, 2000. С. 209. 5 Как способ социального бунта, преодоления разобщенности человека и мира герои произведения Уэлша Марк Рентон и Саймон «Дохлый» Уильямс выбрали героин. С одной стороны, путь героев - извечное желание пройти через самое низкое, чтобы родиться мново и очиститься, о чем подробно написал М. М. Бахтин в известной книге «Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса». С другой стороны, оригинальное название романа «Trainspotting» (хобби по отслеживанию и записыванию номеров "оездов — занятие гипнотически бесконечное и бессмысленное) указывает на иллюзорность подо ного унт