Конецкий В.В. Рассказы и повести разных лет. Москва, 1988.

поднятого вверх. Но и сам я не могу уступить окуркам последнего слова. И вот минут пять провел в туалете, дергая и дергая машинку, пока последний гладиатор не утоп. В паузах , когда я ожидал очередного наполнения опорожненного бачка, в голову лезли мысли о бренности бытия, вечности мироздания и о том, что рано или поздно придется высказать Геннадию Дмитриевичу свое мнение о его произведениях. Ведь уходить из мастерской х у дожни ­ ка во сто крат затруднительнее, например, нежели из лаборатории ученого. У гения науки можешь достойно молчать от начала д о конца, ибо и он, и все окружающие знают, что ты ничего ни в чем не понимаешь, а с х у дожни ­ ками просто беда. Тут д а ж е так получается, что чем хуж е художник, тем тебе легче нагородить ему при уходе всякой чуши,— и он будет доволен, а с художественным гением полнейшая безысходность, когда топчешься уж е в его передней и — ни единого слова не выдавить: нет слов — и баста! Но если уж совсем честным быть, то размышлял я про все эти материи и топил пять минут несчастные окурки еще и потому, что было жутковато возвращаться через темную мастерскую-покойницкую. Все-таки скульптура довольно мертвое изобретение. И нервишки пошаливают. Однако и торчать до утра в туалете резона не было. И когда, значит, последний окурок утоп, я развернулся на сто восемьдесят и лег на обратный курс. И лавировал сперва довольно удачно — пространственная память-то у меня штурманская. Как вдруг сквозь пыльные окна сверкнула луна, и передо мной возник из небытия и тьмы небольшого роста человек — длиннейший птичий нос, во­ лосы, ниспадающие прямыми прядями на изможденные щеки: луна высветила Гоголя, мраморного, б е з о всякого пьедестала. И мертвые, черные провалы зрачков уперли в меня больной, черный взгляд. Я чуть в обморок не свалился. Н-нда... Шутил в своих писаниях при жизни Николай Василь­ евич много, но и какой-то одинокой запредельной жути в классике достаточно. К тому ж е я с детства запомнил, что боле е всего он боялся быть похороненным живым, в летаргическом сне. И в завещании д а ж е написал, чтобы не хоронили, пока «не укажутся явные признаки разложения тела». И еще, ка­ жется, в завещании попросил не водружать на могилу тяжелого надгробия, дабы оно не давило на него тяжестью 384