Вестник Мурмана. 1924, № 12.

№ 12 (64). М У Р М А Н А. 19 і]МЛенину т tipecuibjuiHu. Тяжело мне, сердцу больно, Перестала песпи петь, Оттого, что птицей вольной Не могу в Москву лететь. В Горках Ленин, вождь наш, умер, Умер дорогой Ильич, Если-б можно его было Нашей кровью воскресить. Вождь рабочих всего мира, Первый русский коммунар, Он своим могучим словом Мировой зажег пожар. Научил пас, как бороться, Жизнь новую творить, И в тяжелую годину Как врагов всех победить. Спи спокойно, наш товарищ, Первый русский коммунар, Ты всю жизнь свою боролся З а рабочих и крестьян. Крестьянка-делегатка сет ІІаданы. К. К. За подярнымкругом. (Сграпица из дневника). Нас было пятеро. После клубных занятий усталые сошлись в учительской, закурили и разговаривали о программах, учениках... Что-то не клеилось. Было тягуче-тоскливо... Была суббота и предстоящий день отдыха казался таким ненужным, пудным. Разве день, проведепный в ожидании понедельника, чтобы хоть в школе забыться от паседающей тоски, даст отдых? Нет, не падо воскресенья и... не падо понедельника, вторника и других дней... Мы тихо-тихо, по неуклонно выдыхались. Выдыхались... Началось это сначала незаметно. Мы не замечали, но вот я сравнил в дневнике записи первых дней по приезде, и теперешних. Какая разница! Ужа­ сающая: бодрость и крепость, тоска и вялость. Ведь каждый день новое, новое, новое... Ученики, это для артиста —публика, они требовательны, строги. Нужно не только говорить каждый раз другими словами, нужно войти в класс каждый день новой походкой< И все новое, новое... А где взять это новое, когда мы не видали свежего человека полгода? Все старое, даже газеты и те опаздывающие на две недели. Может быть, финны идут запимать пашу глухую станцию? Может быть... что, может быть? Мы не знали, что может быть. II так медлеппо, замечая за собой, мы выдыхались. Нас окружали леса, горы, снег. Местность, от которой вначале мы приходили в восторг, потеряла свою прелесть в наших глазах, давила громадностью, суровостью. Ночь, всегда ночь, каяіется пе будет конца этой мути... Северное сияние рассыплется но небу и „люссифи- цирует “. Восхищение? Да откуда оно может взяться, когда знаешь что это пи более, ни менее, как магнитно- электрическое явление. Мы, ведь, знали что это пе Иродиада пляшет, как говорили местные жители. Бояться сияния не могли, восхищаться им— тоже. Все только в начале. Да, первые строки в дневнике о севере пышут, сейчас— вялы, тягучи. Кругом темень. День два часа, мутный белесоватый. А эти роскошные закаты, тысячи ярких красок, осве­ щенный розовым цветом лес, искристая снеговая вер­ шина. Да, это было. Мы сидели, говорили, по каждый думал свое. За стеной вдруг раздалось стройное а-а-а! Десяток молодых грудей вдруг освежил атмосферу. Это новый учитель пения, подобрав голоса, начал занятия. Мы насторожились. Снова и снова лилось а-а!, взятое в разных топах. Новый учитель, бывший артист,— как попал сюда пе зпаю,—также пепонятпо было существование рояля в нашей школе. Нынче случаются разные парадоксы. Одип учитель предложил пам остаться послушать музыку старнка-артнста. Из-за степы еще полчаса доносилось пение. Мы читали газеты и не особеппо ждали музыку. Разве музыка принесет облетевшие крылья? Нет, мы ничего от нее не ждали, а остались только так, просто. Дети ушли. В классе у рояля сидел сгорбившись старичек, в очках с разбитыми стеклами, но в золотой оправе, серенький, нахохлившийся.