Вестник Мурмана. 1923, № 40 (6 окт.).

№ 40. М У Р М А А. 17 Художеетвенно-Лйтературйый Отдед. Гарпунщик. Рассказ. I. Да, вы его несомненно видели. Высокий, статный, черно­ бородый мужчина, он с первого я;е раза поразил меня не столько мощностью всей своей фигуры, сколько суровым обветренным лицом, казалось, видавшим па своем веку такие виды, какие и не снились нам горожанам, замкнутым в стенах большого, шумного города. И этот Голиаф был просто-на-просто—газетчиком. Он стоял на углу двух центральных улиц нашего города и протодиакоп- ским басом, точно читал ектеныо, перечислял все за ­ манчивые новости только что выброшенного из типо­ графии в свет номера сегодняшней утренней газеты. Каюсь, но первая мысль, мелькнувшая в моей го­ лове, была не лестна для него. „Вот лодырь!"— подумал я. — „Ему бы ворочать десятками пудов, а он преспокойно бьет баклуши... Совести у человека нет!" А затем, когда ближе присмотрелся к нему, сам усты­ дился своего быстрого заключения: мой Голиаф был лишен правой руки. Когда же он сделал движение, чтобы подать мне газету, я увидел, что и одна из его ног— искусственная... Точно стараясь загладить свою вину, я вступил с ним в разговор п через несколько дней мы были уже приятелями. Но все же его лицо оставалось загадочным для меня, влекло меня к себе этой загадочностью и, нако­ нец, заставило меня решиться пригласить его зайти как- либо вечерком ко мне покалякать и разделить мое оди­ ночество. И. Он пришел. В дверях моей комнаты остановился, окинул всю комнату быстрым взглядом и с легкой, едва уловимой, улыбкой на лице проговорил: — Ну, товарищ, вы-то не одиноки! — Как так? — Да смотрите, сколько у вас книг! У вас есть- таки с кем разумно побеседовать! И я почувствовал в его словать желчную горечь действительно в полном смысле слова одинокого чело­ века. Когда он присел, я, чтобы рассеять его горькое чувство одиночества, поспешил возразить: — С одной стороны вы, пожалуй, и правы, но книги все же лишь слабое отражение жизни. Мне сдается, что ту книгу жизни, которую удалось прочесть вам, вы не променяете на все эти тома. И я задел его за живое. Фигура его выпрямилась, широкая, самодовольная улыбка открыла ряд белых, здоровых зубов, глаза блес­ нули скрытым огоньком и он уверенно протянул: — Да, пожалуй!.. Потом добавил: — Но вас к этой книге жизни вряд ли потянет... страшна она вам!.. Я ей дел, как его глаза, почти с нескрываемым презрением, скользнули по моей фигуре... — И все-таки я хотел бы ее знать! —воскликнул я. — Из рассказа конечно, как писатель, но не на деле... не на деле...— повторил он. — Хотя бы из рассказа. Кто знает, быть может, этот рассказ, перенесенный на страницы книги, увлечет других, более сильных, чем я —и они пойдут по вашему пути, читать, как и вы—на деле, прерванную для вас книгу вашей прошлой жизни. Ведь этим вы можете потом гордиться. Он ничего не ответил, долго молчал, точно боролся с самим собою, затем с решимостью произнес: — Одним словом вы просите меня тряхнуть ста­ риной?.. Что-ж, извольте!.. III. Что я теперь? „Инвалид! Инвалид-газетчик—и только. Человек, прикованный к определенному углу городской улицы Он тяжело вздохнул. „Но было время, когда дикая природа дальнего севера—Мурмана, вдыхала вот в эту грудь дикие силы, не знавшие удержу... Да, было время. На Мурман я попал матросом, еще совершенно молодым человеком... Была у меня невеста. Она, когда я отъезжал на север, оплакивала меня, точно я иду на смерть, заживо хороню себя... Действительно я умер для нее. Любовь к ней заменила другая любовь— к дикой природе, к шири и красоте Ледовитого океана, к опас­ ностям, которые нес он с собой. Первый раз я почувствовал, что все прошлое теряю навсегда, когда мне в качестве матроса пришлось уча­ ствовать в охоте на зверя— на моржа. Наш гарпунщик делал чудеса. Его ловкость, его меткость приковывали меня, они не давали мне покоя. Как созрела у меня мысль остаться на Мурмане, я вам не могу рассказать.., Но я вскоре сам стал заправским гарпунщиком. Каких усилий, какой работы это стоило мне над самим собою, знаю лишь я. Главную же роль во всем сыграла первая похвала моего учителя гарпунщика Никиты, бесповоротно за меня самого решившая мою дальнейшую судьбу IV. И он па время мыслями перенесся в прошлое,— затем продолжал: „Вам непонятна эта, захватывающая человека, удыь!- Ь - і Ш М О