Вестник Мурмана. 1923, 37 (15 сент.).

№ 3 7 . М У Р М А Н А . 23 Брата он будил постоянно: — Эй, не спи, Степка!— и чувствовал, что с каждым разом поднять сонного становится труднее. Усталость и сон одолевали. Гришка тоже задремал. Круг расплылся в целое поле; нежно запела птичка, потом умолкла; лишь одна желна стучала посом но сушине и звонко, уныло стонала. Кто-то громко сказал: — Гришка, лось! Гришка! Охотник упрямо затряс курчавогі головой и подумал: „Леший, что-ли зовет?11 — но глаз не открыл. Вблизи затрещали лед и мерзлые сучья. — Гришка-а... Гришка-а-а!.. Гришка открыл глаза. Стороной медленно-устало и осто­ рожно проходил лось; п р и лунном свете оеі казался светло­ серым, только сбоку, близ груди, из него канала кровь на снег—шерсть в том месте взмокла, казалась черной. Гришка вскочил на колена, схватил ближайшую бер­ данку и окоченевшими пальцами неловко потянул затвор; затвор подался, а патрон, выброшенный пружиной, упал в снег. — Т ь ф у !— с досадой отплюнулся Гришка, нашарил новый патрон, вложил, а когда щелкнул поставленный на место затвор, лось прибавил шагу и скрылся между обле­ денелыми деревьями. — Степка, не спи,—лось! Но Степка крепко спал и добудиться его было трудно. „Ништо... растяну зверя, тогда подниму парня". Гришка, встав на лыжи, шумел рубахой, как жестью, побежал. „Чорт ее... содрать бы рубаху, мерзлая"! Лось шел вдали; Гришка прибавил бега—не уйдешь. „Коли иа глаз пал—не уйдешь; не первый такой"! Набежав на перестрел, Грищка прицелился; ночь светлая, но мушку отыскать он хорошо не мог, ресницы морозом запушило, ладно мишень большая! Как длинный пастуший кнут щелкнул выстрел и ясно видно было— вдали от зверя с самого хребта посыпался снег. „Стрелял торопко—поверху взял“— подумал охотник и приостановившись вложил новый патрон, лось пошел тише. Месяц светил прямо в лицо Гришке, и, чем ходче бежал охотник, тем зеленее становился месяц. Шерсть на лосе перешла из серого цвета в зелено-серебристый. „Зелеет все шибче, к утру мороз бедовый,— думал охотник, щелкая зубами,—нельзя нимало стоять; как стал— застыл". Из ледяной мглы выдвинулось длинное озеро; лось по- прежнему серебристо-зеленый, пошел берегом, и неведомо откуда по льду, не отставая ни на шаг от первого, бежал другой, еще более серебристый. „Узнаю, настоящий ли“ ? Гришка на-бегу навел в нижнего. Пуля взвизгнула на льду, щелкнула рикошетом по деревьям, а лось, бежавший по берегу, и не вздрогнул от выстрела. „Нижний лось фальшивый, стень одна". Озеро было не широкое, лоси шли правым берегом. Гришка, чтобы иметь чистую мишень, бежал левым. Почти не мигая, он смотрел на зверей, чтобы не дать им уйти. По холодеющему телу охотника пробежала горячая дрожь от неожиданной мысли: „Постой,— остановил он себя.—Ежели лось на льду— стень верхнего, то должна быть тормашками кверху. Бегут они правильно, да копыта по льду глездят, слышу. Значит, он водит! Увел... лося дал, а другого сбивать подсунул1'. „Э все одно, лешево дите,— убью тебя!— упрямо решил Гришка, щелкнул затвором, выбросил пустую гильзу и вставил новую. За озером месяц стал крупный, выпуклый, как шар. Гришка оглядел деревья, толстые, ушедшие вершинами в светлое небо. Он увидел, что деревья блестят светлым, невиданным светом, словно целиком сделанные из льда. „Морочит, вижу"» На суку близко сидит большой филин. Гришка, чтобы проверить, светится ли, как деревья, насквозь птица, на­ гнулся в снег, хотел передвинуться на более гладкое место и не мог, но филина разглядел хорошо,— сидит, не ше­ велится, весь сквозной, только желтые, как медные пуго­ вицы, глаза не светят, тусклые, не сквозные, но сквозь перья отчетливо видно ветку сосны. Разглядывая птицу, Гришка бормотал отрывочно; — Я только вот чуть согрею :ь... Я убыо, леший, твое дите... набегу ужо... Охотник еше больше скорчился на снегу, удержать не мог в окоченевших руках берданку, она скользнула в снег. Гришка стал разгибать непослушную шею, оглядывать сучья, определяя смутно юг и север, потом опустил голову и удивился—сквозь валенки он видел свои ноги: красные, с мозолями на мизинцах. „Вот диво: сквозь катанки вижу ноги,—будто я боском, Рук не вижу... варежки мерзлые—э, все морока! идтить... тепло туг.—На минутку Гришка примиренно успокоился и подумал;—алн обатал ты, леший? из сил вывел, топор сло­ мал—все ты! Ты оба-а-а-тал“ ? Но в нем проснулось неожиданно упрямое, смутное сознание опасности. „А , нет! ни на того напал. Мастак граять—погоди-и“ ! Потрескивая побелевшей мерзлой рубахой, из последних сил охотник завозился на снегу, уронил с головы шапку. Не подымая ни шапки, ни ружья, не вставая на лыжи, шатаясь, поднялся и побрел. С белым лицом от ледяного налета, цепляясь окоченев­ шими руками в постукивающих варежках за стволы де­ ревьев, весь белый, словно снежный истукан, Гришка шел и бормотал: — Оба-а-атал? врешь, манишь, бородатый, сволочь... Спотыкаясь о мерзлое кокорье и сучья, не останавли­ ваясь, охотник уходил, не помня дороги, в леденящую бездонную мглу леса. Гол. Жив. * * * Старость— страницы былого, Юность— о новом слова... Будущность тех лишь жива, Кто у предела земного Блага пе жаждал иного, Здесь завершая свой круг,— Только-б отзывно звучали Сердца заветы— скрижали, Радуя юности слух. Тех, у Свободы порога Пал кто в борьбе за права, На полуслове глава Не оборвется: к ней много, Верю, припишет живого Юность— грядущий расцвет... Нет, не тому увяданье, Кто чрез горнило страданья Юности вынес мечтанья, Вечной был Правдой согрет. Труден, тернист путь исканья... Нам устрашиться ли стрел?.. С нами, кто молод и смел!.. Рухнули старые зданья... Правда извечно жива... В ней, среди дела простого, Честного дела, живого, Старость— страницы былого, Юность— о новом слова! Б . Б .