Вестник Мурмана. 1923, 37 (15 сент.).

№ 37. М У Р М А Н А. 21 — Построим и хоромы,— соглашался старик.— Рук для работы не занимать. Первая половина сладких дум исполнилась. Казенная земля—никто не ел ее да никому и пе давали— пере­ стала быть казенной, потому что и самой казны пе стало. — Самое главное —эго землю получили,— рассуждал старик,— а теперь уже как сами —больше наработаем, больше и получим. — За этим дело не станет... Л должно зажить по хорошему, по настоящему. — Заживем, заживем... Дай, брат, только срок. — Тут тебе и рыбы сколько хочешь, и зверя раз­ ного, и птицы... Лес-то один чего стоит! Л приволье? Такое тут разведешь хозяйство, что н не снилось бы никогда. — А знаешь, ведь мне и теперь кажется, что как будто все во сне. Было забыл и думать... Бее казалось на аршинных полосах и пропашешь до смерти. — Деревня вся за нами потянется... -— Потянется, это верно. Как не потянуться на такое раздолье? Где-то вдалеке раздался неясный свист. — Слышишь?—встрепенулся отец. — Слышу... — Бот она... Мурманка - то! И привезла сюда, и землю дала. — А кабы не она... — До смерти перебивались бы на куриных полосах. И когда медленно наступавшая на короткое время северная ночь, как легкий пар, заволакивала шалаш с догоравшим перед ним костром, плохо спалось в шалаше. Тяжелый день не мог и в небольшой отдых сковать головы крепким сном. Мало спал отец, мало спал и сын. Не разговаривали они. Знали, что каждый думает одно и то же, каждый видел одну и ту же картину. ... Колосилось широкое поле трудовым хлебом, раз­ давалось мычанье целого стада, с затейливыми узорами на наличниках окоп стояла изба, вокруг нее раски­ нулся большой двор, всякие пристройки... ... А там день и ночь стучали колеса по рельсам. От Ледовитого океана и Белого моря неслись вереницы поездов на юг с рыбой, пупшинои, лесом и разными горными минералами. С юга— те же поезда везли на север всякую всячину. А по сторонам полотна, как в живом руднике, переливалась жизнь... Ф. П— ч. П о с л е д у . Гришка со Степкой вышли за лосями. Места, где во­ дятся лоси, братья знали хорошо, — особенно старший, Гришка, который считался у охотников лучшим бегуном на лыжах. Бежали долго по просеке с пестерями за спиной, туго набитыми харчем. Когда подошел поворот с просеки в высокий осинник к избе, младший крикнул впереди бегущему Гришке: — Гришка!., сто-о-й!.. — Чего тебе?—остановился Гришка. — Место тут неладное.,, водит, говорил Харитон, дядя. Гришка презрительно скосил широкое лицо. — Харитона везде водит: за поляны уйдет—водит, за ягодами пойдет— водит. С малых лет хожу— не водило, а в этой избе не раз становал, люблю ее: других охотников нет, не забегают. — Боятся, вот и не забегают. Гришка рассердился. — Робеешь ни у чего! Изба—двадцать сажен от про­ секи, день белый, что неприятное— сразу вон, да в другую. Пришли к избе, вытопили ее. Было еще рано, солнце стояло высоко. Гришка в избе ходил, как дома; но Степка с неприязнью оглядывал старые, покосившиеся нары, лавки, засыпанные с гнилого потолка песком, сухой пырей и иван- чай, разбросанный на нарах вместо постели. Он стал торо­ пить брата: — Ан, пойдтить бы нам, Гриша. Гришка посмотрел из дверей избы на светлое небо, на иней, развешанный причудливыми кистями по деревьям, и ответил: — Морозно... вишь небо зелеет, к вечеру мороз при­ бавится, лыжа по снегу шаршит, зверь ее далеко слы­ шит — чего торопишься? Хлеба взято много, топор есть, дрова тоже, изба теплая. Степка молчал. — Ежели скушно, спи — и не доймет скука, ужо вы- падка снегу пометет, снегом сомнет мороз—и двинемся. Вплотную расположились на ночлег. Вскипятили чаю, напились, сняли валенки, поели и легли на полок. В тепле дремалось; у младшего, семнадцатилетнего Степки, слух был— острый—звериный. Ему не спалось, он мало дремал, а, тревожно настроенный, больше прислушивался к лесу. Ему послышалось: катятся к избе на лыжах, скрипят мер­ злые ремни у лыж, да и лыжи по жесткому снегу боками чертят. — Гриша, а, Гриша! — Дай подремать! — Еще охотник сюда бежит. — Лежи, знай! Гришка все-таки поднялся на полке, поднял дымовой ставень, приложил ухо и слышал—только, как шумел лес. — Врешь... боишься, навражилось тебе. ■—■ Как хошь—а я слышу. Задремали оба. Изба распахнулась, влез широкоплечий, бородатый мужик. — Изба вытоплена, все по чести— знай стануй,— про­ ворчал он, входя. С его бороды сыпались сосульки льда. Гришка не любил охотников, которые попадали на его любимые места. Он поднял с полка большую курчавую голову на крепкой шее и сердито сказал: — Покажу честь... возьму вот за шиворот—да и выкину из избы. — Полно!..—насмешливо протянул бородач. — Правду баю: изба натоплена для меня. — Поговори,—проворчал Гришка. Вновь пришедший наколол дров, отворил дымовой ста­ вень, повесил чайник на таган, доверха набитый снегом. Он, как хозяин, протянул ноги и полуразлегся, опершись спиной в косяк дверей. — Нет человека, который бы знал, куда идет и зачем; оттого—думает в тепле спать, а спит часто на снегу,—вор­ чал бородач, выколачивая трубку и вновь набивая ее. Гришка в упор посмотрел гостю в лицо. — Чего бормочешь, как гусь весной? — А ты чего лежишь?., лось коло избы ходит, смерти ждет... Гришка быстро сел на полке и закашлялся от дыма. — Эй, врешь, дед! — Дед, да не тебе... Сколько меры по просеке до участковой тропы визирки? — Шагов пятьсот, — ответил Гришка и, враждебно косясь, слез с полка. Степка тоже поднялся.