Вестник Мурмана. 1923, № 32 (11 авг.).

№ 32. М У Р М А Н А. 23 VII. Около багажной кассы меня опережает супружница. Таинственно шепчет: — Дай бумажник. Отдаю. Гляжу в кассу из-за ее спины. Удивляюсь, какой она ротозей: уронила прямо на стол к кассиру десятку. Неудобно же лезть и просить его подать. Человек занят. Вы сами видите, что он занят. Даже не заметил десятки. Передвинул книгу —и она исчезла под книгой. Но, чорт возьми, что такое! Неужели он старый знакомый жены? ■— Сѵдарыня, у вас сколько мест? —■ Три. — Три? сию минуту... VIII. Получив на руки билеты п багажные квитанции, я совершенно успокаиваюсь и говорю со вздохом облег­ чения: — Ну, теперь можно подождать, когда пустят па платформу для посадки в поезд. Но, когда вдруг из наших соседей*пассажиров, не­ смотря па запертые двери, ведущие па платформу, на­ чинает исчезать то один, то другой, жена приходит в страшное беспокойство и, наконец, куда-то исчезает сама. Затем бежит, что оглашенная, обратно, хватает багаж, детей, сѵет что-то из вещей мне в руки и без слова направляется к выходу из вокзала на улицу. Я не спрашиваю. Я знаю, что значит задавать ей в такую минуту вопросы, и безропотно стараюсь поспеть за нею, следя по пути, чтобы не растерялись дети. IX. Когда мы попадаем какими-то окольными путями на платформу, жена торжествующе шепчет: — И всего пять рублей! Вот мы и у цели. Но путь преграждает кондуктор. О, этот властный, честный голос, призывающий к порядку, полный искреннего возмущения—я не забуду во веки. Я готов провалиться сквозь землю. В душе я проклинаю жеиу и все ее уловки и вижу себя обесчещенным, стоящим в комнате агента охраны общественного порядка. Что происходит дальше я не помшо, я не понимаю и не силюсь понимать. Вижу руку кондуктора, пожимающую руку моей жены, и затем прихожу в себя уже после того, когда вещи разложены по полкам, дети уложены на верхних двух полках, а мы с женой мирно приютились у окна. X. Не знаю —чем возмутилась проходившая мимо нас по вагону уборщица, повторяю — не знаю, да и знать не хотел. Я вполне доверился жене— этому магу и чародею. И был прав. Уборщица не только утихомирилась, но даже обе­ щала принести „кипяточку“ . А как мы смеялись! Чорт возьми, как мы смеялись, когда повалили пассажиры. Точно дикие звери они да­ вили друг друга, бились, ругались, оскаливали злобно зубы. У, скоты! И это в двадцатом веке! XI. Мы уже подхезжали к ІІропадепску. Давно уплыли все денежки, вся одежка, все, что было на нас и с нами. На что? Неужели вы не дога­ дываетесь? Голое тело жена кутала в продырявленный шарф. Детишкам, в виде срамного пояса, мы приделали обрывки газеты— „Железнодорожная Правда". У меня на веревочном поясе спереди болтался старый, рваный пустой бумажник, на который, увы, никто не позарился. Была ночь. Поезд наш стоял на станции Обирай- ловка. Дети спали, прижавшись друг к другу, чтобы со­ греться телами, а мы с женой стояли у окна вагона и глазели с замиранием сердца в слабо освещаемый стан­ ционными огнями мрак. Там, какие-то люди снимали с вагонов пломбы и, как муравьи, тащили куда-то во мрак все, что ни по­ падалось им под руки. Мы не говорили пи слова. За нас говорили наши сердца: — Наши вещи в багажном вагоне с нами... Еще не все пропало. О, мы еще богачи! XII. В Пропаденск на счастье приехали ночью. Кинулись за багажом. Распаковывали его здесь же на станции. Наконец, распаковали. Превращение жены Лота в соляной столб, все чудеса ветхозаветные и повозаветные ничто перед тем „чудом во что „превратились “ наши вещи! Камни, какая-то труха, поленья дров, лошадиный навоз— вот что нашли мы вместо вещей. О, мы не расплакались! Мы взвыли! В довершение всего нас окружили агенты ГПУ. И, о ужас!..; под их охраной мы увидели кассового и багажного кассира, весовщика, железнодорожного сто­ рожа, кондуктора, чистильщицу вагонов, поездного кон­ тролера и многих, многих других. И все они, в смер­ тельном страхе за собственную шкуру, тыкали на нас пальцами и выкрикивали что кликуши: — Вот, вот эти соблазнили нас взяткой... Если бы не они, да мы никогда бы... да все знают... А мы... мы выли! И этот вой бил нас самих по ушам и несся похо­ ронным, надгробным рыданием оскотинившихся, особа­ чившихся людей.