Вестник Мурмана. 1923, № 28 (14 июля).

18 В Е С Т Н И К И без его слов что-то смутное, новое копошится в душе девушки— не то тоска смертельная, не то зависть, злоба неуемная... А к кому, супротив кого— и сама не знает. Только вдруг стыдно стало ей и своей одежки дере­ венской и чобот своих... Так стыдно, словно ничего и не одето на ней, а идет она по улице гола-голешенька, а ноги тяжелыми подковами подкованы, что кандалы каторж­ ные стучат.., И кажется ей, потому то на нее все и обо­ рачиваются... „Срамота-то, срамота!“— думает Аленушка и чувствует, как кровь вся от сердца в голову отхлынула, щеки так и полыхают огнем. Григорий же гордо шагает рядом с ней. вызывающе глядит в глаза оборачивающихся, чтобы полюбоваться на деревенскую красавицу, мужчин, и мысленно приговаривает: „Хороша Маша, да не ваша!". И хочется ему, до смешного хочется, этак вот в раз­ двинуть с размаха кулаком в подернувшееся животной страстью лицо первого же из этих господчиков. V. Длинно идут годы у бедноты, а еще нескончаемей дни тянутся: дни, что годы, а годы, что целые века и, кажись, просвета не будет. Загремело все кругом громом орудийным, затрещало стрельбой ружейной да пулеметной... Не туман по земле стелется, удушливые газы кастят сотни—-тысячи рабочего, трудового люда на поде бранном... И дождя стало не надо,— вдосыть земля кровью бедноты поится. И тянутся дни, что годы. То в жизни. В рассказе же, что в кинематографе: тут об одном, а тут, глядь, идет уже о том, что через десять лет случилось. Ну, десять не десять, а три года перемахнули так, как будто и не бывало их,— это для одних... Для Аленушки ж эти три года вечности стоили. Обоих она на фронт про­ водила, об обоих плакала и убивалась. Равно ей обоих было жалко. Порадовалась и то на половину, когда узнала, что Николай в писаря пристроился: о Григории млело сердце. А потом... Потом все потеряла, и уж не знала, кого жалеть— их ли, или себя, потому что такое началось кругом твориться, что не приведи, Господи!,. Кто бунтом, кто революцией называет... Не все ли ей одно, как называется, коли завод стал, работа стала, заработка никакого... Живи, как хочешь. Но и это минуло, как все в жизни проходит. Завод опять заработал и снова мысли девушки понеслись туда, на фронт, к тем, кто ей стал роднее братьев. VI. Николай в писарях сидел в ближайшем прифронтовом тылу. Сидел, писал отношения, рапорты, ведомости и ведомостички, отпуска, пропуска, а заодно и стихи. И новое, невиданное поглотило его. Прислушивался к звуку отдаленной стрельбы, к взрыву снарядов и силился в словах передать этот кошмарный грохот и гул. Григорий же в передовых окопах собою вшей кормил и глядел на все, что творилось вокруг него все теми же светлыми глазами. „Это тебе новый завод!— рассуждал он.— Т у т невидимая машина вертится, невидимый паровой котел действует, приводные ремни из живой человеческой шкуры вертит... Ну что ж, погибну я, другой, третий, тысячи погибнут, пока не всколыхнутся, пока этот новый завод не выкинет из окопов и блиндажей разрывным снарядом опять-таки туда, в центр города, всю рабоче-крестьянскую голытьбу и не размечет без остатка шайку народных грабителей и палачей'1. Верил и весело, безунывно глядел вперед и не боялся смерти. И когда оторвало снарядом правую руку и когда попал в лазарет, а затем вернулся по чистой к себе домой, то не думал о том, где и как будет работать, а весь был занят.мыслью: I „Когда же конец?“ И тут опять невольно вспомнил об Аленушке: „Как-то мой липовый лапоток поживает?". V I I. — Аль не рада, что пришел?— допытывался у Аленушки. Аль моя безрукость тебя смутила? Плюнь и разотри, Але­ нушка!.. Глянь— был, есть, так вот и остался— Григорий Мотков... Девушка же прятала от него глаза и, что виноватая, потуплялась. Григорий силился шутить, расшевелить ее, но, видя бес­ плодность усилий, встал и с горьким чувством проговорил: — Подменили мне липовый лапоток-- Вместо лапотка туфлю с господской ноги подсунули... Стон ли вырзался у девушки или ему только так пока­ залось, но, как взглянул на нее— лица не увидел, поблед­ нела вся, осунулась, прислонилась к краю печки— вот-вот на пол грохнется. Защемило сердце Григория предчувствие чего то не­ доброго. И жаль стало ее и досадно. Постоял— думал, что хоть словцо скажет. Но Алена молчала. Кинул: — Ну, что-ж, прошай! Повернулся и направился к двери. Алена хотела кинуться вслед за ним, остановить, но он обернулся, заметил это движение и остановился сам у порога, точно еще чего-то ждал. Девушка отвернулась. — Прощай!— еще раз выкрикнул Мотков и перешагнул через порог. Напрасно поджидала его Алена, он больше не пока­ зывался. Октябрьская революция кинула его куда-то вглубь России. Оторванную руку заменила стальная воля рабочего. V I II. — Григорий! — Николай! — Ты какими судьбами в Москве? — А ты? — Я приехал сдать в печать мою новую книгу. — Значит настоящим поэтом стал. — Ты лучше про себя расскажи. — Эх, что рассказывать. Видишь,— без руки... А время такое, что надо творить, творить и творить... Я, собственно, если бы и хотел, то сложа руки сидеть не могу... пошутил Мотков. И вот взялся я за молодежь... Свой завод открыл... — Как так завод?... — Да вот так... На своем то заводе закаливаю я мо­ лодые души до красна... Беру их на свой станок, отточу, отшлифую, нарезку эту, где следует, глубокую, ровненько проведу, не рабски молчаливой, а настоящей пролетарской, смелой, готовой принять вызов, ненависти ко всем угнета­ телям... Ну, да говорить я не мастер... У тебя слова поют, а у меня душа поет... А слова, да ну их к чорту!.. Вишь целую речь тебе сказал, даже вспотел... Что же ты?... Какие новости?.. — Новости?.. Вот в этой книге, что везу печатать, все последние новости... — А что? — Ты знаешь, что у Алены был ребенок? — У Алены?!.. При чем же здесь твоя книга?.. — Вот чудак?.. Да в ней то все эти новости и напи­ саны... Как приехал я с фронта, так бац прямо к Алене с предложением... Ну тут слезы, целая исповедь... Пони­ маешь, подлец-инженер Струков заманил ее к себе... Если б ты слышал ее рассказ, ее рыдания... драма, делая драма!., Все это еще до сих пор звучит в моих ушах.