Вестник Мурмана. 1923, N17.

№ 17. М У Р М А Н А. 13 собственного пропитания. В свободном пользовании они опять достигают пекоторого расцвета. В 1774 г. только в одном Финмаркеие занималось промыслами рыбы 1.300 русских промышленников. В конце XYIII в. в водах, омывающих Шпицберген, находилось до 270 поморских судов, с общей численностью команды до двух тысяч двухсот человек. Встревоженная засильем русских Норвегия с 1785 г. принимает энергичные меры к их вытеснению и к поднятию техники своих промыслов. Однако, в 1800 г. захват русскими про­ мышленниками Фипмаркена все еще продолжается, при чем норвежцы жалуются, что таких больших судов п снастей, как у русских, у них нет. Но с 1803 г. в помощь Дании в борьбе с русскими промышленни­ ками выступает русское правительство: рыбные про­ мыслы опять отдаются в монополию Беломорской ком­ пании, что производит определенный уже трижды испы­ танный результат—упадок промыслов. Причина упадка рыбных промыслов была замечепа в 1813 г., и про­ мыслы переданы в пользование Поморского населения; но за эго время Норвегия уже успела использовать сложившиеся для нее благоприятно обстоятельства, а русские судовладельцы, терня притеснения в лове рыбы, пошли но пути наименьшего сопротивления и, вместо участия в промыслах, направили свою работу па ыено- t_1 _!_цj '? д и шяш вш явш вш явяш яшшвіятявяявЁВвввяв^шшв Мешок и портфель, (Басня). Бывает—в честь иной нежданно попадет,— То сам себе цены желанной не найдет: На всех он свысока взирает, О всех с презреньем рассуждает, И думает, что он умнее всех других. Видал я множество людей таких, Да, может быть, и вы, читатель мой, видали, Но в скромности своей имен не называли, И молчали. И я имен тревожить не намерен, Конечно, слову буду верен, А басню расскажу со скромностью старинной. На ломберном столе, в хорошенькой гостиной, Мешок раздувшийся лежал, И о себе он вслух мечтал: „Хоть поздно, но умно хозяин мой поставил— Забросив свой портфель, меня к делам приставил; На службе, дома здесь— со мной не расстается,. Ко мне и ластится и жмется; Рукой меня любовно гладит, Хозяйка тож со мною ладит, Гурьбой встречает вся семья, Когда с хозяином вернусь со службы я, От радости детишки рыщут— На дне моем гостинец сыіцѵт: Ну, словом, все довольны мной! И я доволен сам собой! Пусть к утру я немного похудею, А к вечеру опять уж растолстею, И службою своей везде гордиться смею: Ни сил, ни время не жалею, Пусть слишком толст Мой грубый холст, Но всякого добра он множество вмещает". Но вот портфель он замечает, Заброшенный в углу и плесенью покрытый, Давно хозяином забытый, вую торговлю с норвежцами. Теперь развитие русских промыслов идет медленно, тем более, что начинающаяся развиваться лесопромышленность все больше и больше отвлекает немногочисленное население Поморья и Ка­ релии к лесному более прибыльному делу, не требую­ щему к тому же слишком далеких отлучек из дома. Развитие лесного экспорта и насаждение крупной капиталистической промышленности по обработке дерева не только не влечет за собою общего оживления в остальных отраслях промысловой жизни, но, наоборот, отражается сильным упадком Мурманского и некоторым ослаблением Беломорских рыбных промыслов и озерного рыболовства, а затем заметным упадком сельского хо­ зяйства. Дело дошло до того, что промыслы перестали удовлетворять внутренней потребности в рыбе населе­ ния северных губерний, исстари привыкшего к пей, и эта потребность начинает все больше и больше покры­ ваться рыбой, привозимой из Норвегии. В 1895 г. в Архангельск — главный распределительный пункт по торговле рыбой на Севере, было привезено 800 тыс. иуд. с Мурмапа и 800 тыс. иуд. из Норвегии. В 1911 г. с Мурмана ирибыло только 366 тыс- нуд., а из Нор­ вегии уже 1.656 тыс. пуд. Для поднятия промысла делаются попытки колонизовать Мурман, но они не И новую к нему заводит речь мешок: „Ну, чтож ты присмирел, старинный мой дружок.- И отощал, как спившийся сапожник! Все от того, что ты безбожник. Ты умничал, да правды добивался, Гордился знанием, умом. А что же толку было в нем? Поэтому в безвестности и тощим ты остался; А я с хозяйкою лишь в рынке появлюсь, Так подлинно дивлюсь: За мной поклонники толпой,— Иной никак не наглядится И прочь не хочет удалиться, А треплет ласково рукой. И видишь ты—я все жирею, Едва ворочаю уж шею!" . . . . — „Но я так о тебе, мой друг, жалею!" Портфель ответствовал ему: — „Об участи моей нисколько не тужи, Поменьше сам хозяину служи! А то сведешь его в тюрьму, А из тебя сошьют суму И будут собирать детишки подаянье; Хоть поздно обо мне ж хозяин пожалеет, Он вспомнит честь мою, мое помянет знанье, Но в руки взять меня, тогда он не посмеет: Хоть тош, да честен я и этим я горжусь! И в будущем для службы пригожусь". Спор продолжался бы и дале, Да слух пронесся о скандале И дело о мешке читали в трибунале. Пусть эта басня, небылица, Но были же такие лица, Которые нередко в трибунале За то бывали, Что не портфель,—мешок на службу брали, Зачем-то строже тех судили, Которые мешок особенно любили. Вот этого-то я никак не понимаю А потому и умолкаю. М ихаил Соколов.