Труды КНЦ (Естественные и гуманитарные науки) вып.2/2024(3)

договаривались выступить на следующий день по орудийному сигналу3. Такое же постановление вынесли участники матросского митинга за Петроградским мостом4. Однако восстание на линкоре «Андрей Первозванный» в ночь на 4 марта опередило эти намерения [15: 81-83]. Как и повсюду на пространстве рухнувшей империи, военнослужащие и жители Гельсингфорса в обстановке радикальных перемен ориентировались в своей повседневной практике на определенные образцы политического поведения и революционную традицию [16: 14-37]. Исключительное значение общественного ритуала совместного освоения городского центра проявилось в использовании всех знаковых средств, включая язык жестов, пение, музыку, цвет и т. п., что создавало необходимый психологический эффект сопричастности новым ценностям [17]. Горожане оказывались свидетелями и торжественных уличных шествий матросов и солдат, и кровавых сцен самосудов над офицерами. Многие местные жители при помощи хорошо известных символов спешили приветствовать восставших военнослужащих. Они подчеркивали свою солидарность с ними, приглашая к совместному освоению городского пространства и разграничивая «своих» и «чужих» не по этнической принадлежности, а по отношению к новому общественному порядку. Примечателен рассказ унтер-офицера Г. Звонарева о ритуальном обмене красным бантом с незнакомой жительницей Гельсингфорса: «Трамвай не двигался, и публика наполняла все тротуары. Мужчины, женщины, девушки и даже дети — все были украшены кровавыми знаками революционной солидарности — красными бантами и ленточками». Женщина остановила пехотинца и, улыбаясь, что- то говорила ему по-фински, указывая на его шинель. «Я осмотрел себя и не нашел ничего предосудительного в своем, правда, не особенно привлекательном костюме солдата, — вспоминает автор, — хотел было продолжать свой путь, не понимая, что ей нужно, но она быстро сорвала с своей груди красный бантик и, прежде чем я понял, в чем дело, бантик уже красовался на моей шинели. После этого она, смеясь, быстро удалилась, и я не успел даже ее поблагодарить...» [18: 8-9]. Пространство города становилось сценой, на которой разворачивалось ритуальное действие, связанное с десакрализацией павшей власти и являвшееся продолжением символических актов сжигания портретов царя в казармах и на кораблях [19]. И военнослужащие, и финны проявляли осведомленность о неотъемлемых для подобной ситуации клишированных жестах. Красный бант в этом контексте выполнял присущую политическим символам функцию маркировки «своего» пространства, передачи информации и, наконец, установления контактов между единомышленниками. Политическое пространство революции превращалось в арену противоборства добра и зла, где ритуальное поведение людей диктовалось их попаданием в экстремальную, кризисную ситуацию смены власти. Уроженка Гельсингфорса А. Йортикка в детстве оказалась свидетельницей драматических событий марта 1917 года. Она вспоминала, как по пути в школу, расположенную в центре города на Георгиевской улице (Юрьенкату), слышала выстрелы на улице, видела убитого офицера на крыльце школы, рассказала о распоряжении учительницы не приходить в класс до появления в газетах соответствующего объявления. На обратном пути домой школьниц остановили русские солдаты и финн, вооруженные винтовками. «Они сняли с нас скаутские значки и вручили полоску красной материи 3 -4 см. шириной». На вопрос «Что с этим делать?» финн приказал прикрепить ленту к крючку на одежде, «чтобы нас пропустил следующий патруль. Патрули стояли на каждом перекрестке»5. В соответствии с традициями городской политической культуры рядовые стремились проводить митинги, демонстрации и шествия в центральной части Гельсингфорса — там, где располагалась бывшая царская резиденция, дом генерал-губернатора, правительственные здания, модные магазины, кафе и рестораны, где собирались высокопоставленные чиновники, офицеры, промышленники и коммерсанты. Эта территория воспринималась ими как место нахождения социального противника, которое необходимо было завоевать, освоить, сделать «своим» [20]. С конца XIX века фланировать по парку Эспланады мимо памятника Й. Л. Рунебергу считалось модным и свидетельствовало об определенном социальном статусе прогуливавшихся. Во время революции именно эта улица — место праздного времяпровождения «богачей» — стала оппозицией митинговой стихии Сенатской площади. Подтверждением тому письмо корабельного машиниста Труды Кольского научного центра РАН. Серия: Естественные и гуманитарные науки. 2023. Т. 3, № 2. С. 103-115. Transactions of the Kola Science Centre of RAS. Series: Natural Sciences and Humanities. 2023. Vol. 3, No. 2. P. 103-115. © Дубровская Е. Ю., 2024 111