Труды КНЦ вып. 20 (Гуманитарные исследования) вып. 1/2021(12)

по новому уставу. Профессора утверждали, что административные механизмы Уварова, такие как должность директора, «непонятны». Они также считали, что многие вопросы, такие как учебная программа, должны решаться не «статутом», а политикой факультета. В противоположность суждениям Магницкого, профессора считали излишним внимание, уделяемое охранению «нравственности» студентов, критиковали, например, положение об инспекторе, уполномоченном посещать студентов в их комнатах: «Если кто-то желает посетить студентов в их комнатах, он может сделать это без особых правил в уставе». Наконец, профессора сочли не только жалование, но и вознаграждения за совмещение должностей и дополнительные обязанности слишком низкими. Так, было указано, что плата за работу в Комитете испытаний чиновников, требуемых законом 1809 года, стала «скорее унижением, чем вознаграждением» [Санкт-Петербургский..., 1919: 127, 130]. Многие параграфы, по мнению профессоров, нуждались в уточнении и более отчетливой формулировке, некоторые были сочтены избыточными. Заключение коллегии профессоров создает впечатление, что проект Уварова не только не удовлетворял их во многих деталях, но в целом воспринимался как неудачный для развития университета. «Ученое сословие» не поддержало проект Уварова по причинам совершенно иным, нежели его оппоненты в ГПУ, но это не меняло дела. В итоге «Уваров остался без союзников», — справедливо заключает Дж. Флинн [Flynn, 1972: 487]. После получения отзыва профессорского совещания ГПУ решением от 26 февраля 1820 года формально с целью «сократить потерю времени» [РГИА. Ф. 732. Оп. 1. Д. 19. Л. 69], но на деле склоняясь к тому, чтобы отвергнуть уваровский проект, переносит дальнейшее обсуждение устава в специально созданный «комитет». В его составе предполагалось лишь три участника: сам Уваров, его непримиримый оппонент М. Л. Магницкий и ректор университета М. А. Балугьянский, в качестве буфера представляющий «ученое сословие». Перед этим комитетом была поставлена задача «сообразить проект устава как с замечаниями гг. членов» ГПУ и профессоров, так и с уже существующими уставами российских университетов, действующими инструкциями и постановлениями, а переработав проект, представить его министру для внесения в ГПУ для нового обсуждения [Жуковская, 1998: 62, 72]. Естественно, что в таком составе комитет не мог нормально работать, через три недели его члены сообщили, что испытывают затруднения в выполнении поставленных задач. По итогам шести месяцев обсуждения было решено передать всю работу по изменению проекта Уварова М. А. Балугьянскому, который вместе с директором Петербургского университета Д. А. Кавелиным должен был фактически создать новый проект устава, сообразуясь «с уставами других российских университетов, уставом ГПУ, а также с ультраконсервативным документом, вышедшим из-под пера Магницкого, «Высочайше утвержденными дополнениями к уставу Казанского университета и инструкцией директору и ректору» [Петров, 1998: 65-67]. Самоустранение Уварова от дальнейшей работы над уставом и поручение ее зависимым от министра чиновникам, которые к тому же должны были сообразовать свою работу с клерикальными установками и реакционными инструкциями Магницкого, означало, что основные идеи реформы столичного университета 1819 года не будут восприняты. Более того, под угрозой оказались и сами принципы, на которых были организованы российские университеты c момента создания Министерства народного просвещения. 96