Труды КНЦ вып. 20 (Гуманитарные исследования) вып. 1/2021(12)

положениям проекта. Некоторые из них были вполне обоснованны с точки зрения сохранения университетских «свобод». Он возражал против предусмотренного проектом ежегодного избрания ректора и деканов, вместо уже утвердившихся выборов раз в три года [Санкт-Петербургский..., 1919: 78, 81]. Мартынов критиковал слишком обширную, по его мнению, власть попечителя, в частности, в отношении практики замещения кафедр. Он писал: «Ни в одном университете попечителю не предоставлено право предлагать совету университетскому кандидата к избранию на упразднившееся место или для новооткрытой кафедры, и, мне кажется, сделано это не без основания. Какую ученость ни предположить в попечителе, но он не есть ни член, ни президент совета» [Там же: 84]. В связи с этим стоит прокомментировать вопрос о том, был ли Уваров сторонником централизации управления университетами, расширения полномочий попечителя за счет «профессорского» самоуправления. За 15 лет обнаружилась некоторая избыточность декларированной первыми уставами автономии, которой ученое сословие не научилось пользоваться. Противоречия существования «автономных» университетов как государственных учреждений в централизованной системе министерства были ощутимы всем сторонам. Но усматривать в действиях Уварова попытку ограничить университетскую автономию [Окунь, 1969: 18-19; Марголис, Тишкин, 2000: 113] было бы несправедливо. Наоборот, до 1819 года и учреждения университета его распоряжения по округу и учебным заведениям не сдерживались позицией профессорской Конференции. По словам Ц. Х. Виттекер, проект Уварова «был настоящим вызовом» текущему положению в ведомстве народного просвещения, так как исходил из того, что все академические вопросы оставались в руках профессуры — тогда невозможно было бы увольнять преподавателей и изменять программы административным указом, как привыкли делать во времена «голицынского министерства» [Виттекер, 1999: 91]. Впрочем, поборники университетской самостоятельности также имели основания тревожиться, так как в проекте Уварова присутствовали известные ограничения власти профессорского Совета во главе с ректором — должностью директора университета, подчиненного попечителю. Это беспокоило и самого Уварова, и он повторял, что в отношении Петербургского университета его проект сокращает полномочия попечителя, так как его власть разделяется с коллегиальным Правлением университета [Сухомлинов, 1889: 239-247]. Д. И. Рунич, последователь Магницкого, лишь в 1819 году перешедший в МНП, присоединился к нападению. Он укорял Уварова тем, что тот посвятил лишь один короткий абзац «заботе» о нравственности студентов, не упомянул о студенческих «обязательствах» (обязанностях). Рунич поддержал возражения графа Лаваля и архиепископа Филарета по вопросам о разделении факультетов и о недопустимости присвоения студентам 12-го, а кандидатам 10-го класса по Табели о рангах. Аргументация по этому вопросу заняла большую часть его отзыва. Рунич также считал, что привязывать звания и должности к ученым степеням опасно, так как «часто слышал в Германии, что ученые степени продаются во многих университетах». «Если коррупция существует там, где степени не связаны с рангом..., то насколько больше опасность в России?» — восклицал он [Flynn, 1972: 487]. Он назвал проект Уварова «совершенно несвойственным русскому университету», слепком с тогдашних немецких либеральных университетов [Санкт-Петербургский..., 1919: 67-68]. С невероятным апломбом он обрушился на § 1 устава, где формулировалась цель университета. 89