Труды КНЦ вып. 20 (Гуманитарные исследования) вып. 1/2021(12)

Таким образом, во второй половине 1823 года процесс работы над отдельным уставом для Санкт-Петербургского университета был свернут окончательно, что отразилось на развитии университета. В течение первых пяти лет его деятельности в собственном статусе свое действие сохранял Устав Главного педагогического института. Но при этом «в первом периоде своего существования» университет не мог опираться на уставы 1804 года, что отмечал первый университетский историограф ректор П. А. Плетнев [Плетнев, 1844: 15­ 16]. С 1821 года университету, в дополнение существовавших постановлений, предписывалось руководствоваться «Инструкцией, данною Директору и Ректору Казанского Университета», написанной Магницким. Только в январе 1824 года на Санкт-Петербургский университет был официально распространен Устав Московского университета 1804 года [Сборник постановлений ., 1864: 1577­ 1579], но во время управления Рунича его применение было избирательно. Заключение Что касается самого С. С. Уварова, то после обострения его отношений с «министерской партией», провалившей обсуждение устава в 1819-1820 годах, его служебное положение стало весьма шатким как во главе учебного округа, так и в составе ГПУ и Санкт-Петербургского Цензурного комитета. Самолюбивый и амбициозный человек, Уваров предпочел прекратить донкихотское противостояние «голицынской» партии, обреченное на неуспех и чреватое репутационными потерями. Он выходит из ГПУ, с весны 1821 года перестает заниматься делами учебного округа, а затем переходит на службу в Министерство финансов на должность начальника департамента мануфактур и внутренней торговли. На несколько лет Уваров устраняется от образовательных проектов, но активно занимается делами Академии наук по должности ее Президента. Европейская ориентация университетского законодательства на несколько лет уступила место централизации, усилению надзора за преподавателями и студентам, показной клерикализации. Поступательное развитие университетской организации и науки замедлилось в данном случае не только под влиянием политических осложнений, но и вследствие активности влиятельной группировки министерских бюрократов- контрреформаторов, далеких от интересов самой науки. Подобные ситуации в истории высшей школы повторяются время от времени. Спустя почти сто лет после описанных событий С. Ю. Витте противопоставлял университетскую самоорганизацию бюрократической организации: «Правильно поставленный университет есть лучший механизм для научного развития. Вот с этой точки зрения многие говорят: важно, чтобы студент приобрел не научные знания, а научное развитие. Этого лица, чуждые университетской науке, никогда не понимали, не понимают и не поймут, и через это они приносят массу зла нашим университетам» [Витте, 1991: 52]. Справедливости ради заметим, что противники Уварова недолго смогли пользоваться успехом: А. Н. Голицын покинул пост министра уже в 1824 году в результате интриги, Д. П. Рунич, прибравший к своим рукам Санкт-Петербургский университет после отставки Уварова, вскоре, ввиду отсутствия очевидных достижений руководимого им университета и округа, будет требовать у министра «увольнения или ограждения ответственности» [Азизова, 2014: 69-86]. Магницкий, который после известных событий воспринимался современниками как ханжа и «мракобес», также в скором времени потеряет позиции идейного 100