Труды Кольского научного ценра РАН. № 1 (11), вып.18. 2020 г.

осужденного Д. П. Руничем в ходе разоблачения крамолы в университете, сформировали идеализированную репутацию К. Ф. Германа, закрепленную некрологами и биографическими очерками, опубликованными в год его кончины. Эта репутация нашла отражение и в имеющихся источниках личного происхождения [Никитенко, 1839: 4-5]. В 1811 году К. Ф. Герман стал ординарным профессором политической экономии в ПИ. К сожалению, информации о курсах лекций, прочитанных им в этот период, не сохранилось, однако известно, что после преобразования Главного педагогического института в университет в 1819 году он сохранил за собой кафедру и с 1820 года стал читать «Теорию статистики». Спустя год эти лекции стали главным поводом для его обвинения Д. П. Руничем в политической неблагонадежности и разглашении «секретных» сведений о государственном хозяйстве России. Очевидно, что конспекты, ведение которых студентами со стороны руководства никак не регламентировалось, могли быть построены в свободном формате, а также могли быть частично скопированы друг у друга. Канцеляристы Д. П. Рунича выписывали из студенческих тетрацей все, что могло дискредитировать К. Ф. Германа и Э. Раупаха, в то же время игнорируя места, которые могли бы послужить доказательством лояльности профессоров. Так, было выписано следующее из конспектов лекций Германа: «Народ был прежде правительства, а посему народ важнее оного, ибо оно для него существует, а посему статистика должна рассматривать в государстве состояние народа как предмет важнейший» [РГИА. Ф. 732. On. 1. Д. 396. Л. 1]. Тезис же: «Религия была основанием всей европейской политики», — находившийся на следующей странице, был пропущен как не подходящий для компрометации профессора [Там же: Л. 3]. В целом, проанализировав некоторые студенческие тетради по статистике, можно понять, какими способами производились фабрикация «дела профессоров» и формирование компромата, в особенности по отношению к немцам. Иностранцев удобнее всего было обвинить в умышленных «противогосударственных» высказываниях, поэтому немецкие профессора оказались наиболее уязвимы в период преследований за «мнения» [РГИА. Ф. 732. On. 1. Д. 388. Л. 1-24 об.; Д. 394. Л. 1-26 об.]. Не только профессиональное взаимодействие и академические конфликты, но и внешнеполитические обстоятельства могли усилить обособленность профессоров-иностранцев, в том числе немцев, в рамках малочисленных университетских сообществ. В 1812 году Военное министерство начало активно собирать сведения об иностранцах, находящихся на русской службе. Главной целью этого мероприятия являлся отбор «благонадежных» (в отношении профессоров-иностранцев этот термин активно применялся и в 1821-м, и после 1825 года) и выявление «опасных элементов». Последних было «повелено выслать за границу, а тех, которые могли бы разгласить секретные сведения о России — услать во внутренние губернии, по усмотрению военных властей [Распоряжения..., 1912: 269]. В своем представлении на имя военного министра директор Педагогического института Е. А. Энгельгардт ничего не сообщил о К. Ф. Германе (вероятно, характеристика его «благонадежности» была дана от Академии наук как экстраординарного академика), при этом директор представил характеристики профессора химии Шерера, студентов-немцев Василия Гинца и Павла Шица 132