Труды КНЦ вып.16 (ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ) вып. 2/2019(10))

[Спецпереселенцы., 1997: 54]. Стоит ли говорить о том, что спецпереселенцы, по чужой воле утратившие связь с местом рождения, не имеющие «справок», «льгот» и наград, имеют основания ощущать свою жизнь не просто «ограбленной», но «украденной» в целом. 4. Правда и истина — концепты, обладающие значительным смысловым наполнением и многообразными языковыми воплощениями. По мнению лингвистов, они относятся к ключевым для понимания особенностей развития и функционирования национальной культуры, причем «правда» оценивается выше истины [Арутюнова, 1991; Байрамова, 2016; Смирнова, 2017]. В текстах спецпереселенцев используются слова «правда», иногда — «подлинность», но чаще их смыслы передаются иными способами. Данные концепты ассоциированы, прежде всего, с историей общности и судьбами ее представителей. Правда — это знание, которое было «спрятано», а потом «открылось». Таким образом, спецпереселенцы, являются носителями «подлинной истории семьи, города, края, страны» (из аннотации) [Пусть не доведется., 2018: 2]. На это есть все основания. Время умолчаний, засекреченных документов, отсутствия объективных исторических исследований сменилось в 1990-е гг. периодом видимой «открытости» знания о спецпереселенцах и других репрессированных. В отдельных случаях мемуаристы связывают перемены с историческими персонами: Горбачевым, Ельциным, кем-то из известных правозащитников, — а также с деятельностью «Мемориала». Чаще они ограничиваются констатацией того, что «пришло время». Соответственно, этапу открытия истины предшествовала эпоха лжи: «Мое поколение выросло в обстановке беспрецедентной лжи и кровавого насилия, какие едва ли знала вся предыдущая история цивилизации» [Пусть не доведется., 2018: 108]. Во многих семьях спецпереселенцев были арестованные, в том числе уже на спецпоселении, и расстрелянные родственники. Ложь распространялась на персональные данные об их судьбах: времени, обстоятельствах, местах упокоения. В отсутствие заслуживающих доверия официальных сведений родственники сами пытались «домыслить» судьбы близких, основываясь на представлениях о жестокой социальной реальности. Правда о спецпереселенцах противопоставлена не только (и даже не столько) собственно лжи, сколько «молчанию», точнее «замалчиванию», то есть сознательному действию по сокрытию правды. Оно было характерно и для властей, и для семей, так как соответствовало интересам тех и других. Отсутствие разговоров и воспоминаний о прошлом утвердилось в семейной культурной практике: «Папа про своего отца, деда Матвея, ничего не вспоминал. Только когда началась перестройка и стали выступать правозащитники: Новодворская и другие, стал рассказывать про деда» [Пусть не доведется., 2018: 20]; «Бабушку <.> я хорошо помню, видела ее. Она прожила долгую жизнь — 103 года, но ничего не рассказывала» [Там же: 29] и т. п. Правда приоткрывалась в тех случаях, когда взрослые как-то проявляли свое отношение или хоть и шепотом, но разговаривали, а дети прислушивались. Одна из мемуаристок вспоминает, как в десятилетнем возрасте пришла из школы вся в слезах, когда сообщили, что умер Сталин, и дедушка строго запретил ей плакать: «Я очень удивилась, что всем можно плакать, а мне нельзя. С тех пор как-то стала прислушиваться к намекам, разговорам взрослых. И постепенно узнавала историю своей семьи» [Там же: 47]. Семья всегда располагала различными средствами сокрытия и фальсификации информации о себе в ситуации внешней социальной опасности. 14