Труды КНЦ вып.16 (ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ) вып. 2/2019(10))

Раскулачивание и репрессии В годы раскулачивания и репрессий появилась своеобразная «поэзия скорби и плача». Вначале приведем воспоминания очевидцев или их потомков о тех страшных событиях, обозначив их как сюжеты о репрессиях и раскулачивании. Сохранились воспоминания о Чорос-Гуркине, выдающейся личности в алтайской истории, и его соратниках. Мемуары В. Ф. Тозыяковой содержат сведения о последних днях пребывания Г. И. Чорос-Гуркина в селе Эликмонар в период ареста. Она рассказывает, что в это время был арестован ее отец — Федор Сергеевич Тозыяков. Когда ее сестра Нина поехала в Эликмонар сделать передачу, то отец сказал, что здесь же находится Григорий Иванович [Тозыякова, 2007: 19]. Мемуаристка также сообщает, что когда этапируемые проходили мимо Узнезя, она выскочила из дома и догнала их в конце деревни, передала отцу буханку черного хлеба и долго стояла, плакала, пока они не скрылись за поворотом [Там же: 15]. Известно, что перевалочным пунктом ссыльных была Кызыл- Озекская тюрьма. Воспоминания о пребывании в Кызыл-Озекской тюрьме Чорос-Гуркина, Тискинекова, Алыгызова, Толтойока принадлежат Ефиму Степановичу Полетаеву, записаны у него корреспондентом газеты «Алтайдынг Чолмоны» С. К. Кыдыевой. «В конце города, чуть выше тюлевой фабрики, стояли два барака. Кругом загорожено колючей проволкой. На вышке стояли караульщики. Туда привезли. Как только вошли за ворота, подтолкнули прикладом ружья и велели лечь. Потом раздели, велели войти (в барак. — Е. Я., А. Т .). Думали, что ведут расстрелу, поэтому попрощались друг с другом. С того и началась дорога мучения шыранынг тьолы . В бараке полным-полно народу. По 2-3 дня не давали есть. Драки, мучения шыра . 14-я камера была. Тех, кто туда вошел, тех увели по ночам. Знали, что ведут на расстрел. Большой мешок надевали, ноги привязывали, заставляли лечь, били резиновой дубинкой. Иногда приставляли наган ко рту, типа «убью», тогда кровь текла изо рта. Бросали к собакам, с трудом от них оторвешься. Была комната называемая «собачий дом». Раздетого там оставляли. Каменный пол, каменные стены, с потолка капает вода, невозможно сидеть. Не было даже что- нибудь сказать. Если дверь камеры откроешь, а ты не можешь ходить, то тащили по полу или подбрасывали к собакам. Эти страдания происходили с сентября по декабрь 1937. В Кызыл-Озекской тюрьме начался тиф. Только потому, что молод был — я выжил. Когда сидел, видел людей, которых туда-сюда таскали. Тискинекова видел, этот человек лечил мне раньше зрение. Ивана Толтойока, знал. Помню человека Серко из Шебалино, парня Тьитке из Керзюня, Алагызов и Гуркин проходили мимо. Они были уже людьми в возрасте. В декабре, в ветреный и холодный день, нас повезли в Бийск. Потом были станции Юрга, Тайга, северные края — Коми. 400 км прошли пешком. Из полтысячи человек путь прошли лишь половина. Трупы по дороге и оставляли. Зима. Первым делом начали строить дома, где должны жить конвойные. Сами разжигали и костер, грелись, ложились на то место, где жгли ветки, укрывались ветками и спали. Если снег сверху выпадет, то тепло. Если над кем-нибудь снег также не тронут и не встряхнут, то человек уснул навсегда. Поднявшиеся люди кое-как лишь бы хоронить. хоронили их тут же рядом. В первом лагпункте работало около 3 тыс. человек. Все по 58-й статье — враги народа <...> Однажды, помню, из Москвы пришел этап. Среди этапированных был маршал Советского Союза Егоров, 127