Труды КНЦ вып.16 (ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ) вып. 2/2019(10))

ассимилировавшихся евреев, чем для ортодоксов. У ортодоксов в запасе был нарративный фрейм 2 для понимания чудовищного опыта. Опыт был явно чудовищным, но они могли его принять» [Холокост и ГУЛАГ., 2016, ЭР]. Упоминаниям об истинно верующих сопутствуют их оценки как сильных духом и способных поддержать других. Журналист С. В. Тарараксин, рассказывая о судьбе семьи астраханских спецпереселенцев, отмечает: «Старший Барсамов был истым старовером, по божескому правилу не курил и водку не принимал», «поддерживал божьим словом таких же, как он, горемык»; вера «спасала, помогала удержаться, не сломаться от человеческой несправедливости» [Хибиногорск., 2012: 185]. Жительница Мончегорска В. В. Каратаева так же рассказывает о своей матери: «Мама всегда была сильна духом, она никогда не плакала, не жаловалась и всегда поддерживала в горе других женщин <.>. Она верующая, ходит постоянно в церковь» [Пусть не доведется., 2018: 117]. «Народная» и тем более внешняя, поверхностная религиозность, не говоря уже о безрелигиозности, не позволяют справляться с противоречием и с ощущением «несправедливости». Многие мемуаристы в поисках понимания произошедшего даже склонны признавать действия власти или, по крайней мере, демонстрировать такое признание (что характерно для автобиографий советского времени). Типичны самооправдания, которые косвенно оправдывают «раскулачивание», проведенное «неправильно» или в результате злонамеренности отдельных лиц: « Ну, какие они кулаки? Зажиточные — да! Помногу имели детей, работали с утра до вечера. Наемных рабочих не держали» [Пусть не доведется., 2018: 7]; «Жили не богато, рабочих не имели, все делали своими силами, своими семьями земли обрабатывали, которая принадлежала им по наделу, согласно семьи» [Там же: 63]; «Хотя об особой нашей зажиточности говорить не приходится, у нас и дома-то своего не было — жили у тети. И в колхоз отец вступил одним из первых» [Спецпереселенцы., 1997: 45]; «Зайцев не был эксплуататором. Молол зерно крестьянам сам и брал плату зерном в скромных размерах» [Там же: 69] и т. п. Рационализация коллективной жертвы требует ответа на вопрос: «Для чего?» В этом смысле «спецпереселенцы» — частный случай, мало чем отличающийся от всего «советского (российского) народа», который постоянно приносится в жертву ради некоей высшей цели — в дискурсивном оформлении его истории. И в идеологически поляризованных, и в примиряющих ответах на «вечный вопрос» ключевыми являются понятия «цены» и «платы» («расплаты»): «Сейчас, конечно, построены хорошие города. Кировск преобразился. Мончегорск становится все лучше и лучше. Города красивые, обустроенные. Но какой ценой все начиналось и достигнуто! Об этом надо знать и помнить» (Протоиерей Иоанн Баюр, г. Мончегорск) [Пусть не доведется., 2018: 6]. Жертва, принесенная спецпереселенцами, — «невольная». Если использовать мифологическую аллюзию, она — «строительная»: «Эта книга о людях трудной судьбы, которые не по своей воле оказались строителями новой жизни на Кольском Севере, где они либо выживали ценой неимоверных усилий, либо обрели вечный покой недалеко от мемориального креста на 16-м километре» [Хибиногорск., 2012: 5]; «Строился он (Хибиногорск. — И. Р. ) на костях “ лишенцев ” », «Мальчишкой наблюдал условия работы. Концентрация пыли, глохли от шума, силикозная болезнь; отец до конца жизни плохо слышал» 2 Повествовательные рамки; здесь: рамки понимания. 11