Труды КНЦ вып.9(ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ вып. 7/2018(9))

В Хибиногорске, если судить по воспоминаниям, семьи спецпереселенцев оказались в среде равных: «Люди в это время старались как-то помочь друг другу, наверное, потому, что у всех была одна судьба, одно горе» [Спецпереселенцы, 1997: 45]; «Не было случаев, чтобы между семьями возникали какие-либо конфликты (при одной кухонной плите на 17 семей)» [Там же: 139] и т.п. Здесь все были переселенцами, хотя и разделенными на «вольных» и «невольных». Спецпереселенцы были дискриминированы во многих отношениях, но быт хибиногорцев мало в чем различался: «Несмотря на неравные социальные права, в бараке жили дружно <...>. Коридор, общественные места содержали в чистоте, очень мало выпивали. У барака был садик и клумба, и там же участок земли, где любой, кто хотел, мог иметь грядку и выращивать картофель» [Тамже: 56]. Семьи включились в сеть социальной поддержки в пределах локального сообщества, основанного на традиционных коллективистских ценностях уже в новой форме советского коммунализма. Коммунальный «барачный» быт — предмет ностальгии мемуаристов — стал основой адаптации к условиям советского общежительства. Ответ на вопрос о том, каким образом выходцы из социально ущемленных семей стали убежденными или лояльными советскими гражданами, дает осмысление факта, что «индустриализация и урбанизация порождали такие формы совместного существования, как бараки, общежития, коммунальные квартиры. Эти коммунальные формы общности лишены идеологического измерения, так как их целью было прежде всего бытовое выживание, но именно они стали влиятельной силой и мощным фактором формирования советского человека в качестве реально существующего антропологического типа» [Круглова, 2009: 73]. Социальная интеграция спецпереселенцев в нормализованную советскую жизнь происходила на основе согласования таких ценностей официального советского дискурса и одновременно традиционной культуры, как «труд», «коллективизм», «равенство», «народность», «солидарность». Удар по семье со стороны советской власти по существу мало чем отличался от ущерба, нанесенного соседом, разграбившим чужое имущество. Просто во втором случае корыстные мотивы очевиднее. Выбор семьи заключался в том, чтобы или затаить злобу, передав ее по цепи поколений, и при случае отомстить (например, дождавшись войны), или внутренне «реабилитировать» обидчика, который проявил несправедливость сильного, наладить с ним мирное сосуществование, закрыв глаза на кардинальное расхождение по вопросу о ценности частной собственности. «Золотым веком» деревни фактически признается время перед раскулачиванием, то есть советские НЭП-овские 1920-е годы, о которых один из авторов воспоминаний заметил: «Так что хорошо жили. Но недолго» [Спецпереселенцы, 1997: 118]. Воспоминания о травматичном опыте выселения и о выживании на строительстве города в Хибинах сформировали коммеморативную («помнящую») общность спецпереселенцев. Можно было бы отнести такую коммеморацию к «негативной», или «обвиняющей историю» (по терминологии П. Нора). В некоторых текстах присутствуют резкие прямые обвинительные высказывания и во всех без исключения — описания тягот и страданий и их эмоциональные экспликации. Вместе с тем спецпереселенцев объединяет память о солидарности хибиногорцев и их трудовом подвиге — создании города. Опыт и коллективная память о нем не столько противоречивы, сколько амбивалентны. 24