Труды КНЦ вып.9(ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ вып. 7/2018(9))

горестей и печали нашей семье и семье старшего брата Павла, род наших родителей <...> не погиб, как этого хотели холуи-исполнители Сталина, род их продолжается за счет детей, внуков и правнуков» [Спецпереселенцы, 1997: 83-84]. Память поколений Выселение — рубежный момент истории семьи. У поколений внуков и правнуков спецпереселенцев он отмечает начало: «я (мои родители) — из семьи спецпереселенцев». В семейной памяти (семейном тексте) жизнь на утраченной родине до социальных притеснений и разорения предстает в типовом «вневременном» образе: благополучное хозяйство, большая дружная трудовая семья, любовь и согласие родителей, в развернутых вариантах добавляются описания красивой местности и деревни, картины счастливого детства. О. И. Ершова, высланная в составе большой семьи из Вологодской области, так описала родной дом: «Дом, усадьба, сад возле нашего подворья — все было ухожено, окружено деревьями: липами, черемухой, березой, яблонями. Рядом колодец. Постройки срублены из строевых бревен. Жили, как подобает настоящему деревенскому хозяину. Была изба-зимник, пятистенка, кухня, амбар, сарай, гумно. Лошадь, жеребенок, восемь овец, корова, теленок, поросенок, десять кур. В праздники приезжали гости. Отец играл на гармони. Он усаживал меня рядом с собой, и я запевала старинные песни, частушки под гармонь» [Спецпереселенцы, 1997: 89]. Этот образ создается в контрапункте с последующими событиями, когда жизнь внезапно обрывается приходом в дом «чужих». Существует и другой образ, относящийся ко времени, которое непосредственно предшествовало высылке. Семья перестала быть социально защищенной в своей деревне. В утверждениях о ее жизни в этот период подспудно присутствует стратегия оправдания, характерная для официальных советских автобиографий «выходцев из крестьян»: «Хотя об особой нашей зажиточности говорить не приходится, у нас и дома-то своего не было — жили у тети. И в колхоз отец вступил одним из первых» [Спецпереселенцы, 1997: 45]; «Все делали своими руками, никого не нанимали. Хозяйство было бедное, но были злые люди, которые завидовали моему отцу, что он в поте лица старался. Мои родители были неграмотные, забитые работой, трудом, не сидели сложа руки. Они первыми записались в колхоз. В хозяйстве было две лошади, две коровы, шесть овец, десять кур» [Память, 2015: 210] и т.п. Для сравнения — из заявления бывшего спецпереселенца о восстановлении в правах, написанного в форме автобиографии: «имел кустарное кожевенное ремесло, машинного производства не было, работал своей семьей, наемных рук не было. За что был выслан» [Спецпереселенцы, 1997: 129]. Зло предстает не только в виде деперсонифицированной силы («посчитали кулаками», «отобрали», «выселили»), но имеет конкретные воплощения: «Жили мы не богаче тех, кого не тронули, все, что имели, было нажито честным трудом. Уже в годы войны моя сестренка видела человека, который нас выселял, и слышала от него: “Они день рождения справляли и меня не пригласили. Вот я их и раскулачил”» [Спецпереселенцы, 1997: 50]. Причиной несчастья многие считали зависть или месть односельчан, поскольку в действиях власти они не могли найти разумной логики. Позже на спецпоселение приходили письма с родины о разграблении хозяйства земляками: «Пролетарии всю живность поделили и устроили “пир на весь мир”» [Память, 2015: 42]. 23