Труды КНЦ вып.9(ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ вып. 7/2018(9))

политическим и экономическим интересам, а делом семьи было принять его условия или отказаться: «Матери как батрачке предложили в ссылку не ехать. Могла ли она с 6-ю детьми жить одна? Папа сказал: “Вместе жить, вместе и помирать”» [Спецпереселенцы, 1997: 24]. Оказавшись на грани жизни и смерти, семья в лице тех, кто выступал от ее имени, могла делать выбор в пользу самоуничтожения: «Из дома всех выселили в баню. Отец хотел ее затопить, закрыть вьюшку, двери и умертвить всех угарным газом» [Спецпереселенцы, 1997: 100]. Однако необходимость сохранить потомков сдерживала индивидуальные эмоциональные решения: «Помню, плывя пароходом по реке, мать держала меня на руках, плача и рыдая от горя, что нас разлучили с родственниками и с родиной, пыталась кинуться в воду и утопиться. Отец вырвал меня из ее рук и сказал: “Ребенок не виноват, а ты топись, если жить надоело”» [Там же: 69]. В воспоминаниях членов семей и потомков спецпереселенцев преобладает альтруистическая мотивация поведения родных по отношению друг к другу. В первую очередь это относится к родителям, которые жертвовали здоровьем (единственным, что у многих оставалось) ради детей. Но личными интересами поступались не только родители, но и дети. З. Я. Малыгина (Тимошина), рассказывая, что на поселении в Хибиногорске от воспаления легких умерла ее красавица-сестра, уточнила: «Она не захотела остаться в деревне, выйдя замуж, а решила разделить участь родителей, не бросила их, хотя могла остаться “вольной”, как говорили раньше» [Спецпереселенцы, 1997: 106]; отец К. Д. Зайцева «не пожелал расставаться с отцом и решил разделить с ним судьбу» [Там же: 69]; у З. И. Шишовой выселяли только родителей, она могла остаться с бабушкой, но поехала с больной матерью [Там же: 98] и т.д. Мотивы, по которым близкие родственники не хотят разъединяться в критический момент, в принципе, универсальны. Большей частью они социально-психологического свойства: эмоциональная привязанность, неизвестность будущего и места, куда увозят близких, страх за их жизнь и здоровье и за себя в их отсутствие, ненадежность соседской и иной поддержки и пр. Традиционной семье свойственна уверенность в том, что только внутри нее есть необходимый уровень доверия, и ценность семьи выше ценности личной свободы. Ценностный барьер разделил семьи, как и индивидов, на две социально­ культурные категории. Дилемма «семья vs личная свобода» в данных условиях имела совершенно определенные официально-правовые основания. Семьи, которые отделяли часть себя «во спасение», обеспечивали не только продолжение рода перед лицом возможной смерти, но и сохранение статуса «вольного» тому, кого спасали. Это касается распространенных в период репрессий практик разводов, завещаний репрессированных своим детям и другим близким отказаться от них, односторонний разрыв контактов, имитация собственной смерти. В свою очередь, остающиеся «на воле» выбирали линию поведения в отношении высланных и репрессированных родственников. В период социального разлома семья особенно отчетливо проявила свою амбивалентную природу и заявила о своих правах, с одной стороны, требовать жертв от личности во имя продолжения рода и существования человека, с другой стороны, жертвовать собой, по существу, ради той же цели. В конечном счете, продолжение рода и осмысливается как способ противостояния власти и «победный» результат: «Невзирая на то что сталинская репрессия принесла много 22