Труды КНЦ вып.9 (ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ вып. 11/2018(9))

«угнетенного состояния» военных. Авторы писем, знавшие о том, что их переписка контролируется, зачастую преднамеренно не писали об этих настроениях. Таким образом, переписка российских военнослужащих, как и гражданского населения Финляндии, подвергалась не только внешнему воздействию органов цензуры, но и испытывала влияние внутренней «самоцензуры», неизбежной в условиях военного времени. Однако накануне Февральской революции 1917 г. причиной задержания писем военных становились «дерзкое высмеивание начальства», «осуждение народохозяйственной деятельности правительства», а также сомнения в улучшении судьбы «маленьких людей» даже при успешном исходе войны. Армейцы и моряки-балтийцы на страницах периодики, беллетристических произведений и перед фотообъективом Численность личного состава находившихся в Финляндии армейских частей стала максимальной в конце августа - сентябре 1917 г., когда из-за угрозы германского десанта на северо-западном российском рубеже появились дополнительные войсках [Клинге, 2005; Hoppu, 2011; Luntinen, 1997]. Так, в Выборгском гарнизоне служили 10-12 тыс. чел., в Свеаборге (Гельсингфорсе) — 25 тыс. чел., на Або-Оландской Укрепленной позиции— 6500 чел. Если к этому добавить находившиеся в районе Выборга части численностью до 4 тыс. чел., то можно заключить, что общее количество сухопутных войск, размещенных в Финляндии, прежде всего, вдоль западного побережья и у железнодорожных магистралей, составляло около 100 тыс. чел. Вместе с личным составом финляндских военно-морских баз Балтийского флота в этот период в бывшем Великом княжестве находилось до 125 тыс. русских солдат и матросов [Башмакофф, Лейнонен, 1990; Nahri 1984; Turpeinen, 1984; Ketola, 1987; Nykvist, 1988]. Как уже отмечалось, языковой барьер обычно не позволял контактам между местными жителями финляндских губерний и размещавшимися здесь военными выходить за рамки элементарных бытовых отношений. Хотя сохранились свидетельства о том, что в некоторых коммунах русские обычно приглашали финнов и шведов на свои праздники «с песнями и музыкой» [Nykvist, 1988]. Незнание населением глубинки русского языка вряд ли вызывало у обычного военнослужащего «чувство беспредельной национальной горечи и обиды», о котором часто писалось в официальной «Финляндской газете». В частности, «после многих и совершенно неудачных попыток» автора одной из публикаций «объясниться с туземным населением языком их метрополии» [Б. Л-ий, 1914]. Однако в заметке упоминаются и факты взаимной заинтересованности сторон в развитии контактов, выгодных как для военных, так и для жителей Великого княжества. «Кто бывал летом в Вильманстранде [Лаппеенранта - Е.Д.], — пишет автор, — тот, конечно, мог наблюдать, как целыми обозами тянутся крестьянские телеги на рынок и в места расположения войск, всегда находя по очень высоким ценам сбыт излишку своих продуктов». Так же благоприятно для горожан, особенно жителей Гельсингфорса, стал, благодаря военному постою, решаться вопрос о сдаче жилья внаем. «Многочисленные же миниатюрные городки, совершенно безнадежные в экономическом отношении из-за своего отдаленного 88