Труды КНЦ. 2016, № 3 (37). Гуманитарные исследования, вып. 9.

электрификация. Это значит, что большевизм есть “органический”, то есть математически организованный (о чем говорит и +) союз безусловной власти партии с полной механизацией. Буржуазный мир не видел и в какой-то мере не видит и сегодня, что в “ленинизме” (так Сталин называл эту метафизику) совершился метафизический рывок, из которого только и становится в какой-то степени понятной метафизическая страсть нынешних русских к технике, приводящая к власти технизированный мир. Решающим оказывается не то, что русские строят, например, все больше тракторных заводов, а то, что уже с самого начала полная техническая организация мира становится метафизической основой всякого планирования и развития и что эта основа постигается безусловным и исчерпывающим образом и привносится в трудовое свершение» [Хайдеггер, 2009: 189]. «Метафизическая страсть к технике», полагаем, выражает основной мотив большевистского воображения, а именно: стремление к (пере)сотворению мира и человека техническими средствами (человек должен стать «человеком индустриальным» (здесь можно вспомнить Ю. Олешу с его романом «Зависть», где этот мотив является одним из центральных)). Разумеется, «героическое», как правило, словно бы скрадывается повседневностью, растворяется в ней, но не исчезает. Не случайно один из жителей Мурманска («молодой партиец»), беседовавший с Горьким, говорил: «Здесь Джека Лондона хорошо зимой читать. Рассказы о Клондайке очень утешают...» [Горький, 1952: 241]. Разнообразные тексты советской эпохи воспроизводят именно этот дух противостояния стихиям и стремления подчинить их. Как писал Гастон Башляр, <реальность может воистину твориться на глазах у человека лишь тогда, когда человеческая деятельность достаточно наступательна, разумно агрессивна. Тогда все предметы мира получат надлежащий коэффициент враждебности. < ...> Вызов - идея, необходимая для того, чтобы понять активную роль нашего сознания мира... < ...> Жизненный, энергичный, реальный смысл объективных понятий можно обрести не иначе, как создавая психологическую историю горделивых побед, одержанных над враждебными стихиями» [Башляр, 1998: 105]. С течением времени демиургический «первопроходческий» пафос, риторика «фронтира» рутинизируются, но не исчезают - вплоть до наших дней, хотя, разумеется, траективное воображение современного человека рождает, в известной степени, другой Мурманск, хотя бы уже потому, что жить в землянке или бараке и жить в благоустроенном доме, - это принципиально разные ситуации. Думается, что режимы работы воображения, создававшего город Мурманск, менялись, поскольку в различные периоды актуализировались различные архетипы, и социально-антропологические исследования, опирающиеся на идеи Жильбера Дюрана, могут выявить эти зависимости. Материал, который используют исследователи, всегда разнопланов: это могут быть как тексты (в широком семиотическом смысле), порожденные на уровне официальной риторики, так и тексты повседневности, фиксирующие слабо отрефлексированные представления, порой даже - отдельные впечатления и переживания. Тексты этих двух групп могут противоречить друг другу, но при этом, на наш взгляд, в них следует усматривать определенное единство. Вряд ли продуктивным будет противопоставлять официальным идеологизированным текстам тексты повседневные, полагая, что именно последние в большей степени выражают действие мифических структур. 99