Труды КНЦ вып.27 (ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ вып. 1/2015(27))

спасательные работы» [Черкашин, 2001: 194]. По-разному в подобных случаях воспринимаются посмертное награждение погибших и материальная помощь семьям, поскольку они имеют несколько значений. Эти действия могут свидетельствовать о мотивированном государственном признании, реальной экономической помощи, а также означать ритуальный или политический акт. В любом случае, непосредственно сразу после трагедии родные погибших в большей или меньшей степени, склонны оценивать такие акции как неэквивалентный обмен, или «откуп». Действия государства по определению детерминированы политическим фактором, и в данном конкретном случае очень трудно было сгладить противоречие между двумя объективными и оправданными социальными потребностями: необходимостью соблюдения военно-государственной тайны, с одной стороны, и удовлетворением требования « общественной открытости», с другой стороны. В политических целях, с учетом исторического момента было необходимо и то, и другое: «Не прошло и ста лет, как нас оценили в общегосударственном масштабе. И град благодеяний просыпался на черные вдовьи платки. <...>. Нет худа без добра: десять дней весь мир не отходил от телеэкранов, весь мир сострадал вдовам и матерям русских подводников. Пожертвования - искренние, от души - пошли отовсюду. Даже наши олигархи поспешили откупиться от той вины, которую каждый за собой знал. Ведь именно тех, нахапанных ими денег, спрятанных в заграничных банках, и не хватило на содержание спасательных сил Военно-морского флота» [Там же: 256]. Писатель высказывается здесь от лица флота, который предстал в роли коллективной жертвы. В свою очередь, те, кто предполагали прямую или косвенную виновность самих моряков, ставили под сомнение правомерность ритуальной практики награждения всех погибших и тем самым признания их статуса как героев: «Буквально через считанные дни после трагедии издавались указы о награждении всех членов экипажа. Откровенно скажу, что эта «оперативность» очень крепко связывала руки комиссиям, которые вели расследование причин катастроф и действий личного состава» [Спасский, 2003: 261]; «Безусловно, награждение экипажей кораблей, потерпевших катастрофу, как акт признания государством подвига моряков, с честью и до конца выполнивших свой воинский долг, является абсолютно естественным после установления истинной причины гибели корабля и выявления всех обстоятельств» [Там же: 263]. Руководство Мурманской и Мончегорской епархии с самого начала заняло однозначную позицию в оценке статуса погибших как православных мучеников - независимо от прижизненного отношения к вере и вероисповедания конкретных людей. Ее выражает афористическое высказывание Владыки Симона (ныне митрополита): «Они покрестились в морской воде своего мученического подвига» [Баданин, 2010: 63]. Одним из подтверждений святомученичества стало активное бытование устных легендарных текстов жанра видений, в которых визионерам являлись моряки с «Курска». Несколько рассказов такого рода приводит о. Митрофан [Гам же: 63, 79]. Закономерно, что религиозно-легендарные сюжеты, характерные для определенной среды верующих, в период исключительного духовного, эмоционального напряжения значительно расширили сферу своего бытования. Проблему создало решение, принятое руководством епархии, «написать четыре памятные иконы: Спасителя, Божьей Матери “Курской”, Николая Чудотворца и князя Владимира Крестителя Руси. А по периметру этих икон, на полях дать портреты всех 118 погибших моряков в белых одеждах» [Там же: 61]. Иконы были написаны и освящены, вопреки оппонентам. Согласно аргументации игумена Митрофана, «хорошо известно, что в традициях иконописи для наполнения сюжета 55