Рыбный Мурман. 1991 г. Июнь.
Зеленая лампа И м Человеку свойственно поте шаться порой над такими ве щами, которые должны бы вызьжать сострадание и раз думья; а еще .— не. доверять тому, что и не требует ничьей веры. Увы, мы слишком часто сталкиваемся с этими прояв лениями, имя которым — глу пость, жестокосердие. Один из классических объ- - вктов применения столь «бле стящих» наших качеств — ду шевнобольные люди. Общест во всегда находилось в расте- . рянности: как к ним относить ся? Их то боялись, то жалели, . то насмехались над ними, то почитали^ наравне с пророка- . ми, то стремились изолиро вать их от себя, то уничтожа ли физически как «неполно- . ценный человеческий матери ал», то тянулись к ним, как к недужным братьям своим, не справедливо обиженным при родой. Вот и сейчас обыден ное сознание не может изба виться от отмирающих стерео- , типов, атавизмов пошлости: и наш брат современник, хоть и почитает себя человеком ци вилизованным, жителем уж 21-го столетия, а все еще с усмешкой сторонится и пре небрегает общением «умали шенного» собрата. Воистину у каждого века, видно, свое средневековье. Впрочем, истинно цивилизо ванное — читай: гуманное, че- ло-веч-ное — отношение к ду шевнобольным неотвратимо прогрессирует. Вот и в отчих пределах появляются первые выставки картин пораженных душевным недугом людей — и при огромном стечении на рода, и вызывают в нас луч шие чувства, мысли, побужде ния. Не будем тревожить тени великих ученых, художников, писателей, изобретателей, в той или иной степени страдав ших психическими болезнями, но и простой смертный, наш с вами современник и даже, мо жет быть, земляк, а для кого- то и сосед, обитатель приютов скорби, имеет право быть и поэтом, и художником, и изо бретателем. Он тоже может иметь пусть скромный, но дар Божий. И дар этот необычен, странен для нас, здравых и рассудочных, а для иных и неприемлем, но для автора — дар, самое дорогое в жизни, единственный и неповторимый. Как говорят сердобольные лю ди, сеет в окошке. И столь трепетное проявление души достойно уважения нашего и участия. Меня предупреждали: «Брось, он же ненормальный, он же на учете уже тыщу лет, задергал всех своими стиха ми, от него уже в шкаф пря чутся. Опубликуешь — весь Мурманск над тобой смеяться будет, а он, этот, от тебя по том не отвяжется, будет хо дить в редакцию каждый день. Да ты стихи-то его про чти. Хм, сти-хи!» Прочел я стихи. Это — сти хи. По-своему хорошие стихи. Во всяком случае, живых чувств и пронзительной обиды на вселенскую людскую бес толковость в них больше, чем у процветающего, сытого гра мотея, поучающего род чело веческий в правильно смоло ченных виршах. Нет, здесь — другое... • * * В огромном городе светит в ночи только мое окно. Последняя надежда людей Друг друга понять. Провода, провисшие над лесом, его перечеркнули — черное железо в утреннем инее. Холодно мне, зябко я кутаюсь в полог, сотканный из туманов. * * * Вблизи меня грязь сплетен и склок. Удаляюсь от них душой и парю среди звезд, ближних своих позабыв. Лишь среди звезд чувствую себя человеком. У Василия Степановича бо лезнь Блеера. Как он сам по яснил, «это когда бред». Бо лен уже многие годы. Наслед ственное. Ему 46 лет, хотя выглядит старше — болезнь и вечное одиночество накладывают от печаток на внешность. Реф лективная «самому себе при надлежность» — тяжелое ис пытание для любого. Общения практически никакого. Изред ка заходит навестить родствен ница, а вся большая родня кто где — в последние годы почти не видятся с ним. На белом снегу возвышается огромное, корявое дерево, раскинув узловатые, голые ветви в немом отрицании жизни. Вполне понимаю это дерево. Душою и я на него похож. Черная птица присела на мрачную ветку ели, точно рисуя скорбь, что в сердце моем свила гнездо. Нет, не случайно на могилы усопших еловые возлагают венки. Родился в селе Долгощелье Мезенского района Архангель ской области (значит, земля ков на Мурмане нашлось бы немало). Отец — капитан, в море ходил, потом председа тель колхоза, а мать — кре стьянка. В семье было семеро детей. Но не *4* всех наложен судьбою крест подобно Васи лию Степановичу, иные во здравии и по сию пору. Один из четырех братьев поступил с родней странно и жестоко — ушел в лес и не вернулся, оставив записку: «Не ищите меня, родные. Гореть не мо гу, а небо коптить не хочу». Печальный, нелепый поступок. Так отчуждение людское мо жет одного погубить, а в дру гом высветить светлейшую страсть — поэзию. * * * Снежинка. Ее узор кристаллизует не6о._ Сердце поэта одно по красоте своей с нею сравнимо. Так же хрупко оно и ранимо. больна , больна... с . ■ Города огни светят издали глазами голодного волка. .Совесть человечья мирно, патриархально, безвинно спит на селе. * * * Если не можешь себя защитить, Могут выламывать тебе руки, могут сдирать с тебя кожу, могут за волосы волочить. Через муки такие прошел я в юности когда-то, унижен ходил и подавлен, долу глаза опустив. Люди, люди... Ужас наводите вы на меня. * * * Листок у цветка отсох и упал на землю. Хорошо, если бы так же легко Исчезли все беды мои. В 1962 году Василий Медве дев закончил в своем селе среднюю школу. Поступил в Архангельский медицинский институт и в 1968 году полу чил диплом врача. Недолго пробыл в сельце под Чере повцом и приехал в Заполярье. Больше года работал в одной из поликлиник Мурманска. Но болезнь резко обостри лась — и пришлось с работой расстаться. И в каменном коробе города можно обрести одиночество. Стоит лишь удалиться душою от мира — и в небо взлететь... Василий Степанович — ин валид. Легко ли живется ему одному, без всякой поддерж ки, в наше-то время, на скуд ные инвалидские рубли? — А мне хватает вполне, — слышу неожиданный и полный сдержанного достоинства от вет. Одет, однако, совсем уж просто. А впрочем, нынче и захочешь, да не пофрантишь- ся. — Ведь я в больнице по долгу бываю, — продолжает Василий Степанович, — в год раз, когда 4 месяца, когда полгода на казенном содер жании. Деньги в это время и скапливаются. Водку я не пью, трачусь много разве что на сигареты да на печатанье рукописей (рукописи солид ные, по 40—50 листов, заказы вает работу машинописному бюро. — Авт.). Снег сыбелил мою дорогу так, что я иду по ней, не загрязняя ног в житейских дрязгах. Путь лежит мне к небу. Бледны цветы, растущие во тьме. И я не видел солнца. Испепелят лучи меня, коль разом хлынут в душу, привыкшую ко мраку. Прошел бы стороной и ты, приятель... Вот и о больницах наших бы обмолвиться еще раз, кстати. Василию Степановичу не с руки об этом распространять ся — ему там лечиться, да и человек деликатный, никого подводить не хочет. А я бы напомнил читателям наш .. ма териал «Не навреди» — о жут ких, почти уголовных порядках в апатитской. психбольнице. Мужеложство, алкоголизм, драки, токсикомания, купи- продайская мораль, насилие над больными — все оттого, что бок о бок с мирными па циентами там содержатся уго ловники, устанавливающие волчьи законы, развращающие лечащихся и унижающие их (наряду, между прочим, с иными представительницами медперсонала). — Нет, почему же, — не смело возражает, отводя взгляд, Василий Степанович, -— там и хорошие люди есть. Заботливые, чуткие, побесе довать иногда... Разные есть. * * * Попал я в среду уголовников. Волосы дыбом встают от их разговоров. Прозрение да пусть же снизойдет И на твои невидящие очи. Такие хорошие ребята. Душевные, чуткие, И погубила их болезнь. Мучаются они в неволе Вижу и я из окна Лишь край неба. Но я в нем — витаю! И в нем я — свободен. Наконец удалось затянуться • и мне сигаретой. Даже такое удовольствие здесь выпадает редко. За него могут избить. Выломать зубы, ; Перебить ребра. За решеткой сижу, под. пятой доходяг и пьянчужек. И хмельная уборщица тешится тем, что за волосы таскает меня. Удивительные метаморфозы происходят с людьми . взаперти... Вот такие дела* в Апатитах! Пожилому интеллигенту Читает мораль алкоголик. Учит жизни, пред носом размахивая рукой. Нет, воистину все мы живем в одном сумасшедшем доме. • Вот медсестра. Кичливая, строгая, так над больным хохотала, так хохотала, что тут и описалась. Дивились мужчины с коек Избави Бог от такого соседства. Эти злодеи способны спящего задушить. Имя ей — медсестричка. Но может она пинать, бить по голове, ставить к стене, как в концлагере. Весь я во власти ее к нечем себя защитить. Сменился наш шеф. Вслед ему — Лишь проклятья. Так унижать людей, как он унижал... Так топтать человека!.. Страшно ничтожество, облеченное властью гноить людей за решеткой. * * * Приятель, как злой гений, преследует меня. То окурок ему оставь. То налей кружку чая. Да сам я нищ и нет ничего за душой! Но, чего ж там, делюсь — потому что дружу с ним. ...И часто удаляюсь от людей Я в шорох листьев, в шепот трав зеленых. И слушаю, к ним головой припав, Блаженную симфонию земную. Само прозрение В душе моей тогда. И с месяцем беседую, как с другом. Вселенную я братом называю. на лужу вкруг легких О, Апатиты... туфель. Шепот зеленой сосны песнью входит в сердце. Без конца этот шепот на ветру я слушать готов. Приобщить и тебя бы, друг, К моему молодому веселью. Сядем в траву И послушаем шепот сосны. ...Одна отрада — приедешь домой, в отдельную от всей этой «жизни мышьей беготни» двухкомнатную квартиру (с матушкой прописаны). Чай, д у шевный разговор с соседкой, женщиной лет 70-ти, доброй и участливой. Воспоминания, мысли о реальном и вообра жаемом, образы, рифмы... Хо рошо ли, плохо ли получают ся стихи — кто тому судья! И бывает, самого себе вполне достаточно. Некоммуникабель ность — зловещая примета ве ка. Иные здравомыслящие вроде и общаются, да как-то по инерции, и мало общего, и друг друга едва ли разуме ют. Беседа наша не затянулась. Поэт Василий Медведев встал и, попрощавшись, вышел. Ста ромодного кроя невзрачный плащ, кепка времен хрущев ского визита, маленький по тертый чемоданчик, в каких железнодорожники носят на работу термос и бутерброды (а может, уже и не носят дав но). Все давнее, не обновляе мое. А кого ради? Посмотришь вслед, подума ешь: «Бедный, бедный...» — и ошибешься! Сергей АРХИПОВ. рыбный мурман 13 21 июня 191 года
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTUzNzYz