Рыбный Мурман. 1990 г. Ноябрь.

'•Х; • I l l I ■$*, i I Александр Миланов Б ЕЖ ЕНЦЫ Нынче даже страшней, чем тогда ... Что я помню? Мне было три года... На восток. На восток, как вода Тек поток беспршотства и горя. Занавесить бы чем небеса: Сверху нас <г мессершмитты» косили, Но несчастных спасали леса Беларуси, Украины, России. То была мировая война. Что сейчас не поделят народы? Видно, скрытой вражды семена Проросли, дали буйные всходы. Как итог — вновь из мест обжитых, От могил дорогих на чужбину С гор потоки страданий людских Устремились, как в брешь, сквозь плотину! Брошен дом, брошен скарб, брошен скот И земля, окропленная потом. Где? В каких палестинах найдет Место жительства всяк и оплота?! Что указы? Людьми движет страх, Против силы направлена сила... И опять, как случалось в веках, Страстотерпцев с безумством в очах — Сердобольная примет Россия... Вдали заря обмякла, полиняла, Сошла, что краска с возмущенных щек, А в поле то ли иволга стонала, То ль колдовал пастушеский рожок. Так на душе привольно было, сладко под вечным небом, у разлива вод, Казалась жизнь удачливой и складной, И верилось — любая боль пройдет. И утренняя песня ветровая', Наполненная грустью зоревой, Меня сейчас едва ли укоряла За праздность, за расслабленность, Покой. Владимиру Сорокажердьеву ИЗБА НЛ СЕИД О З ЕРЕ Ночь обложила пространство окрест, Зелень подлеска, сопок вершины Волглою мглой. Не намокший птенец Это приткнулась избушка в лощине. В тундре, среди изможденных берез, Сытого чавканья топких болотин, Не поспешай умиляться до слез Знатной рыбалке, доброй охоте. В этом краю очищения душ, Ясности дум, разговоров лекарственных, Нас укрывала от хмари и стуж Дымом пропахшая вежа лопарская. Переживем непогоду и мрак, Тропы, бестропье в робе набухшей, Только бы в тундре не гаснул маяк, — Окна замшелой нашей избушки. * * * Бакинский ветер злей цепной собаки, с размаха волны бухают о мол. Прибой не йодом, не озоном пахнет — Разит бензином, потому и зол. Неся ошметки пены на горбах, Волами прут валы из Лпшерона... А в Заполярье ласковый шелоник Медовым цветом, травами пропах. В Баку жара, как водится, за сорок, Наждачный воздух в марево спрессован. В степи трава сгорела до корней. Я не кулик, а Север не болото, Я из себя не корчу патриота, Назвавши Мурман родиной своей. ВЫ ЗД О Р О ВЛ ЕН И Е Утро ли, вечер ли? Что там? Кто мне ответит? Солнце адским цветком надо мною пылает. Литературная страница В дебрях деревьев блуждает растерянный ветер. ...Душно сегодня на этой лесной незнакомой поляне. Впрочем, постой! Я ее узнаю! Узнаю ее! Как же! Здесь мы грибы собирали с тобою когда-то. Вот они, вижу (пыльца пообсыпалась), наши ромашки. Даже трава, на которой лежали с тобою, примята. Было ли это? Не знаю. Так дни загустели. Душно! Воздух сосновым настоем насыщен. Бабочек тыщи порхают над нашей постелью. Вовсе не бабочки это, а снег. Мы шагаем на лыжах! Щеки пылают. Морозно. Как снег серебрится! Солнечно, Вот из-под снега малина алеет. Вот из-под снега — родник. Наклоняюсь напиться. Пью. Ох, затылок от влаги студеной немеет. Чьи голоса надо мной? Кто это ходит? И почему на лбу моем мокрая тряпка? ...Доктора вижу. Он говорит мне: <г Кризис проходит, Наши дела, дорогой мой, пошли на поправку...» Ф h h Порываюсь объять пустоту — Не смешно ли мое наказанье... Мчится лист ветровой. Я к листу: — Дай мне то, чему нет и названья. Лист летит, реактивно гудёт: — Много вас тут нелегкая носит. До чего ж бестолковый народ! Как живет? Чего хочет? Что просит? Мне дышит в затылок кромешная бездна... И лишь по утрам, когда ясен рассвет, Я помню: была колыбельная песня, И было бессмертье, которого нет. Д О В ОЛ ЬС Т В УЮ С Ь М АЛЫ М Довольствуюсь малым — ем кашу в столовках. Живу не по средствам — их попросту нет. Дивчине ничейной, но — ох! — синеокой, Беспечно при встрече бросаю: — Привет! Я не удивляюсь тому, что я молод. Чего псрсмудривать — жизнь впереди! По пище духовной лишь мучает голод. Лишь ветер свободы гудит во плоти. Штаны не по моде? И горя мне мало. Такая уж это шальная пора. Весь мир понимаю, весь мир принимаю, Его водрузить бы на кончик пера. Пока лишь я оже — сточенно рифмую. Зачем? Для чего? А не все ли равно? Взахлеб, нараспашку пишу и живу я, Вернее, так жил. Это было давно. Давно и далече . Туда не пробиться. Верхом не проехать, пешком не пройти. Все было возможно там. Даже влюбиться! А после? А там, хоть трава не расти. Свобода! Ты мне и не снилась такою: Бескрайняя тундра. Затронь — зазвенит она. Рядно белизны лишь оленьей тропою Прострочено, будто суровою ниткою. Пустынно и голо. Вдали, за отрогами, В распадке приткнулись жилые строения, Нз конусов крыш — ввысь дымки одинокие, Да брешут собаки без вдохновения. Белёсого неба бездонная пропасть. С безжизненно-тусклым диском латунным... Привет океана — волн сдавленный ропот Доносят ветра в островерхие чумы. Да изредка небо нервно раскалывает Чужой, инородный рев реактивный. Дрожат возмущенно былинные скалы, И снова покой в передутренней стыни. Свобода :• воля! Что горше и сладостней, Чем незащищенность пространств бесконечных? Где сыщешь мощней и целительней снадобье. Чем успокоенье порывов сердечных?! Зима нескончаемей пляски шамана... Но как бы бураны не бились в конвульсиях, — Потянет теплом с украинских баштанов, Арбузные ветры задуют без устали! Нагрянет пора многотрудных кочевий Крылатых гигантов и мелких пернатых, Весна полыхнет изумрудным свечением По ягельным плешам, дрезговым варакам. Появятся в сопках иные приметы, Наряды, порядок — не зимние вовсе... Я следом за птицами тундрой поеду, Чтоб не проворонить ни лето, ни осень! Осени верительные грамоты — Золотом тисненная листва, Каждый лист — единственная правда Непереводимая в слова. Приглядись — отыщется в природе Боль очеловеченных страстей. Лик природы вовсе не уродлив, Он подвластен высшей красоте. А любые гневные гримасы — Дурость бурь и молний псресверк Не от жажды крови или мяса, Как подумать может человек. То, возможно, верх се блаженства, Сладострастья бешеного пик. ...Вряд ли в себе сыщешь совершенство, Коль его в природе не постиг. * * * В келье моей догорает свеча, Воск оплывает. Ночь бесновата, Мечется ветер, Печь горяча. В тундре со мною ни друга, ни брата. Выйдешь, услышишь: бормочет ручей, Рыба не плещется в гиблую слякоть: Эта хибара зовется ничьей. Мне хорошо здесь, аж хочется плакать. Я не отшельник, ■ но — как бы сказать? — Надо порой забираться в берлогу, Чтоб от друзей и врагов отдыхать, Сердцем тянуться к забытому Богу. Ночь окружает зимовье. Во тьме Думать о жизни заверченной буду, О неизбежной, как старость, зиме, О неизменных в судьбине причудах. Колючее чудо — студеные росы! Безумная зелень взрывает распадки, Жирует голец на распаренных плесах, На солнце ночное ворчат куропатки. Все смыслом спрессовано в этих просторах: Река полусонна в ладонях равнины, Но вот из каньона рванулась с восторгом, Бесстыже на сливе себя запрокинув. Пугает падун несусветною мощью, На солнце дугой семицветной увенчан, Плывут облака, как слепые, на ощупь, За сопки скалистые, в гиблую вечность, Вдыхаю настой из растений целебных, Пыо, радуясь, воду из лужицы смело, — Так рад человек ежедневному хлебу И ежевессннему птиц новоселью. Прекрасна нетронутость тундр заповедных. Откуда же варварский зуд в человеке? Откуда в нем это слепое поветрие, Преступный порыв — поворачивать реки? Пусть псевдоученые лыбятся криво, Продавшие душу, продавшие совесть. Покуда грохочут зловещие взрывы На Новой Земле — вряд ли я успокоюсь! Нам хватит с лихвой катастрофы Чернобыля, Нам хватит блаженной спячки • всеобщей. Не тронем хоть то, что еще не угробили, Не справимся сами — ну кто нам поможет?! РЫБНЫЙ МУРМАН 13 23 ноября190 года