Рыбный Мурман. 1987 г. Май.
в 1а I чз I I ICl IT на плечиках стро гое форменное платье с морскими шевронами на по гонах, тускло отсвечивает в пасмурность дня медалями и орденами. Платье готово к очередной встраче ветера нов, на которую собирается Александра Семеновна Яков лева. Каждый год в эти свя тые, очерченные траурной каймой воспоминаний май ские дни. С кем-то доведется увидеться ей нынче, в 42-ю послепобедную весну? Все меньше и меньше остается на свете ее друзей, ее бое вых товарищей. Уходят они. Уходят к тем, кому вечным домом стала земля в огнен ную военную пору. Конечно, они, собравшие ся, вспомнят о тех, кого не стало. О войне вспомнят. Хо тя... нельзя вспомнить то, что не было забыто, то, что постоянно живет внутри ще мящей, истачивающей болью. Война — болезнь памяти. Поэтому не вспоминать, а просто говорить о ней будут ветераны. Потом Александ-у ра Семеновна возвратится домой, станет заниматься са мыми обыденными вещами: ходить в магазин, возиться с внуком, готовиться к урокам мужества в своем родном ММУ, где 2 8 лет преподава ла английский язык ... Так же, как и до этого 42-го 9 мая. потечет жизнь. И в этой жизни, сегодняшней, на равне с мужем, сыном, вну ком, соседями равноправно будет сосуществовать война. Люди той поры. Их голоса. К ОГДА закончилась вой на, ей было 2 2 года. Всего-то- 2 2 , по нашим, ны нешним мирным меркам. И — уже 2 2 , если учесть, что она все же дожила до этих 2 2 лет, дожила, вопреки вой не, которую начала в восем надцать... Нет, сейчас война не пом нится ей сплошным, хроно-. логически выверенным по лотном. Память о пей — вся — вспышками, всплес ками, разрывами. И гораздо яснее, чем сами события, ощущения тех лет: страх, боль, надежда, отчаяние. П О В ЕСИ Т Ь » — прика- зал офицер. И их по вели. Шура в первый мо мент как-то и не поверила, что это страшное' слово от носится к ним — ей и двум Мариям, таким же, как и она, санитаокам. оставшим ся в окружении. Их вели по берегу Дона, к центру хуто ра, где свежеостругаиными столбами, как костями, бе лела виселица. На той сто роне реки, совсем близко, были наши. Дым от их кост ров стлался над водой. Над водой... Из-за этой воды их и вели сейчас к виселице... В суматохе отступления не досталось места на плотах, а плавать ни Шура, ни Ма- руси не умели. Они так и топтались на берегу, надеясь на чудо, когда затарахтели мотоциклетки. Там же, под берегом, и отсиделись до но чи.. А по темноте стали сту чаться в хаты: пустите, спрячьте. Молчали черные окна. Лю ди боялись. В предпоследней хате им открыл мальчик: за ходите быстрей! Разбудил мать. Та достала из сундука свои старые юбки, кофты. Военную их форму мальчик тут же закопал в огороде. Комсомольские билеты и красноармейские книжки они зашили в нижние юбки. «Са дитесь. перекусите». — со брала на стол хозяйка. Рас свет уже стучался в окна. И тут — тень во все стекло, и крик/ как лай: «Открой!» Кто-то выследил... Билн их долго, с наслаж дением. Шура времени и ударам счет потеряла после того, как офицер пнул ее ко ваным сапогом в живот. Де вчонки стояли на своем: сту дентки мы, рыли здесь по приказанию окопы. Потом и прозвучало это страшное слово: «повесить». Бухнулся в ноги немцу староста хутора: отпустите их, господин офицер, да мы ж их все знаем, никакие не / из армии они. Работать за ставили, люди нужны. Что немца проняло? Се дой ли старик на коленях, или, может, глянув на жал кие девчоночьи фигурки, и впрямь усомнился в том, что такие могут быть солдатами? Тут же. под виселицей, их и отдали старосте. — Ну, девки... — сказал он, приведя их в свой двор. Они поняли. Откуда взя- к I I | - в Т ЕП ЕРЬ , когда раскален- 1 ный диск солнца все ниже и ниже опускался в межгорные извилистые впа дины, стало немного про хладнее. Но накопившийся за долгий день зной; смеши ваясь с пылью, тяжело осе дал в легких, дурманил го лову, склоняя к усталому за бытью одинаково серые, по старевшие лица солдат в насквозь пропахших дымом и потом гимнастерках. Они возвращались в часть после очередной боевой опе рации. Неуклюжие военные машины, монотонно урча, медленной вереницей тяну лись по разбитой дороге, оставляя за собой густые об лака коричневой пыли и га- ри. Солдаты дремали. Сергей, притулившись в неудобной позе к горячему борту, то же клевал носом, лишь из редка приподнимая воспа ленные веки. И вдруг! Яркий, неправ доподобно яркий красный цвет ударил по глазам. Яр кое пламя огромного кума чового поля ослепительной вспышкой пронзило созна ние, щемящей, острой болью вцепилось в нервы, вызывая восторг, изумление и еще бог весть какое чувство. — Ребята! Да ведь это же тюльпаны! — завопил Сер гей и одним из первых куба рем скатился с машины, с размаху ринулся в цветочное марево, широко раскидывая руки, как бы пытаясь вмиг охватить это сплошное вели колепие, задыхаясь в без удержном ликовании. Они рвали и рвали сочные подат ливые стебли, торопливо пе рекидывая на плечо, рядом с автоматом, алые, нежные головки тюльпанов — и вот уже целое море цветов запо лонило кузов, из которого выглядывали ошеломленные, счастливые парии. Через несколько дней один из них погиб... Первый раз в жизни Сер гей видел, как умирает от ран человек. Первый раз в жизни он узнал, что такое смерть. Вот так прямо. в упор, глаза в глаза, когда лись силы? За тот день от махали километров сорок, уходя от линии фронта, от виселицы, которую они все время видели перед собой. Несколько месяцев ски тались по хуторам. Чтобы прокормиться, нанимались иа работу: пасли скот, де лали, что дадут по хозяйст ву. Немцы властвовали. В струпьях виселиц и коросте крови стонала вокруг земля. Они, девчонки, бойцы, все это видели. Леденели от бо ли и беспомощности сердца. Дышать, дышать было тяже ло... Искали партизан — тщет но. Однажды, спрятавшись в иолусгоревшем доме, видели, как казнили евреев. Рыжий, мордатый фашист, с громад ными ручищами в рыжих толстых волосах, тащил за тоненькое, хлипкое плечико девочку лет шести. Девочка громко кричала, а этот ры жий спокойно и зло волок ее вперед. На плече малыш ки, чуть пониже жирных рыжих пальцев, кровави лась шестиконечная звезда. Потом прозвучали выстре лы. Эта сцена — рыжий фа шист и ребенок с кровавой звездой на плече — с того дня преследовали Шуру бе зотвязно. В нем, этом ры жем, для нее сосредоточилось все зло, все несчастье. Как она мечтала его убить!.. Ничего не зная о делах на фронте, их троица как-то ин туитивно сменила направле ние движения. Теперь, так же подрабатывая на хуторах, они двинулись обратно, к линии фронта. Не найдя пристанища в занятом нем цем хуторе, заночевали в степи. Проснулись от страш ного грохота: земля содрога лась. Над их головами, над черной степью летели огнен ные шары, ужасные, невидан ные ранее. (Это были «катю ши», но девиата про них ни чего еще не знали). Небо выло, и стонала степь. Потом шары исчезли, и залопотали далекие пушки. Началось на ступление наших. К фронту! Из лесопосадки, где они лежали, было видно, как от ступала редкая колонна нем цев. Фрицы шли по дороге, мимо кустов, где залегли дев чата, прошли, колонна скры лась. И тут на дороге пока зался еще один фашист. Здоровый, рыжий; с зака танными рукавами, он та щил ящик с итальянскими консервами. Шура еще не разглядела его лица, но сердце! Сердце, истекающее ненавистью и болью, узнало этого верзилу. Да, это был тот самый, с того хутора, где казнили евреев. Какая-то сила подхватила Шуру, вытолкнула ее на до рогу прямо перед опешив шим немцем. «На, гад, на!» И Шура выпустила в него, в его проклятую грудь всю обойму маленького трофей ного пистолета. Остановились они, чтоб отдышаться, далеко от того места. Как же ты, Шур, — сказала одна из Марусь. Дев чата знали, что до этого на счету Шуры не было ни од ного убитого немца. Как же ты, Шур? — И только тогда Шура поняла, что она убила человека. В секунду отяже лели руки и ноги, огнем на лилась голова, затошнило... И о I I т а ■ ■ ■ ■ W V И ШУ БЬ ВЯ Ий? Ка I развеиваются в прах любые человеческие -иллюзии. Тогда, рядом с умираю щим от тяжелого ранения однополчанином, ребята про были несколько долгих ча сов. Помочь товарищу было невозможно. Сергей молча смотрел, как мучительно уга сает жизнь, и плакал. Пла кал от бессилия, от того, что вот он, Серега Косинов, ни чего не может сделать, что бы спасти этого парня. До последней минуты ре бята верили в чудо, в то, что их товарищ будет жить. Когда солнце скрылось за дальней синевой гор и за ними наконец приехали, бо ец умер. Вокруг были все те же камни, нагретый за день металл автоматов саднил плечи, и только не было тех красных тюльпанов. Красной была запекшаяся кровь на губах у бойца... Говорят, время лечит и душу, и тело. Насчет души Сергей не согласен. Два го да минуло, а он так и «не причалил к берегу реальной, действительной жизни» — по его собственному выра жению. Все, что было там, в Афганистане, лишь слег ка притупилось в сознании, разделив жизнь на «до» и «после». И, может, поэтому у этих ребят, бывших «аф ганцев», столь резкое, порой до скрежета в зубах нетер пимое отношение к малейше му проявлению несправедли вости, гнусности, вранью и лицемерию. Эти молодые, современные парни, как ни кто другой, критичны и бес пощадны к поступкам тех, кто утверждает себя не только в безобидном подра жании западным «панкам», но и в дерзком, явно осоз нанном вызове обществу, не гнушаясь осквернением памя ти павших, глумясь над са мыми святыми для советско го человека идеалами. Но — миг — вышло из об морочной пелены то же ви дение: фашист с девочкой. II — все прошло. Ненависть, жившая в ней, была настоль ко сильна, что победила эту женскую человеческую сла бость. Она лежала на спине, смотрела в небо. И сейчас, сильнее, чем обычно, ощуща лась горечь во рту. Эта го речь появилась в первые дни войны, когда в степи разбом били их санитарный поезд, и санитары с оставшимися ранеными выбрались из горящих вагонов на землю. Думали, отдохнут — и в путь, но прилетела новая стая самолетов и низко, бреющем, начала поливать- из пулеметов этих, уцелев ших от бомбежки. Шура ле ж ала тогда, вжавшись д го рячую, сухую, пропитанную горечью полыни землю, и плакала от страха и бесси лия. Пересохло во рту, го речь свела челюсти, очень хотелось пить, а эти все ле тали и летали... Потом они все же улетели, и Шура на шла озерцо и долго пила, пытаясь смыть, проглотить эту полынную горечь. Но по лынный привкус остался. Его хватило на всю войну. $ г. $ I — Как бы я поступил с темн подонками, что стреля ли по памятникам в Долину Славы? Не задумываясь ни на минуту, судил бы их са мым жестким судом. Точно так же я бы поступил с те ми парнями, что разрисовы вали стены фашистскими свастиками. Парень, подрос ток, мальчишка, способный на такое кощунство, по мое му твердому убеждению, по тенциальный враг общест ва, пусть даже с психологи ческой точки зрения. Так говорит Олег Никитин. Олег из того же афганского братства, ’ из тех особенных парней, что составляют гор дость нашу и славу. Эти ребята особенные не только потому, что с наивысшим до стоинством выполнили свой интернациональный долг, не посрамили чести и звания гражданина Страны Советов, но и честно воспринимают происходящее вокруг, желая
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTUzNzYz