Рыбный Мурман. 1987 г. Февраль.

9 Литературный конкурс 1 1 Владимир Семенов » ■ ш ттщ шшини •.wv.v.'.wv ШШа £Щв§а Владимир Петрович Семенов (Смирнов) живет в Мурманске уже двадцать лет. По образованию он инженер-конструктор. Работая в Заполярье, автор выпустил четыре поэтических сборника — «Пороги», «Отражения», «Контуры» и детскую книжку «Ау-у!» Широкую популярность у се­ верян приобрела его «Поэма огневой позиции», посвященная воинам Шестой героической комсо­ мольской батареи. В 1978 году Владимир Семе­ нов стал членом Союза писателей СССР. Поэт хорошо знаком с рыбацким трудом, он не раз выходил в море для литературных встреч на судах, ведущих промысел, со своими читате­ лями. Немало его стихотворении посвящено жиз­ ни рыбаков. Рыбацкое дело Однажды нл робе матроса ВМРТ «Вымпел», подобное трафаретному увещеванию «Не стой под грузом!», я прочитал предупреждение: «Не стой над душой». Проржавевшему «Вымпелу* снится капитальный ремонтный покой. Н о путине нужна единица. Напрягайся, терпи, дорогой. Мы и сами на этой путине появляемся не по любви. Не любовь верховодит отныне. Не она управляет людьми. Мы, как «Вымпел», идем на терпенье, трубопроводом ржавым сопя. Мы , как «Вымпел», и в мыле, и в пене на путине не помним себя. И на робе матросской белеет меморандум: «Не стой над душой». Потому что терпенье болеет, если даже и рейс небольшой. Зеленый навес листвы, тихие песни птичьи... О, как тактичны вы. А люди, увы, токсичны. Признаю вселенский такт З а вами, поля, дубравы. А мне уже так и так Не избежать отравы. Не скрыться среди ветвей, не отсидеться в чаще. Рожденный среди людей, я выпил из общей чаши. Повитые ядом одним, невольно все люди — братья. Иль жизни свои отдадим, иль сыщем противоядье . Новгородские пожни Смотрю, как земля запустела — былая основа основ. Покрыто безвинное тело колючей коростой кустов. Наверно, свербит под коростой, кусается память земли: давно ли кормилицу вдосталь пахали, пололи, скребли! Н о скоро совсем одичает. Поганки по телу пойдут. В беспамятстве ей полегчает. Настанет дремучий уют. Когда же потомку присрочит с побудкой прийти на поля — уже и в гримасах, и в корчах к нему обернется земля. Кролик Отец сказал: «Тебе шестнадцать лет сегодня исполняется. Отметим, когда приду со службы, а пока забьешь кроля в сарае, освежуешь. Сумеешь?» Я ответил: <г Будет еде!..» И , чтоб скорее с этим развязаться, полез в кладовку, выбрал инструмент: нож, молоток, топор еще зачем-то. Вооружился и вошел в сарайку... Мне доводилось прежде помогать отцу, когда свинью он бил однажды. Вернее, убивал-то он один. А я держал. Я просто навалился на хрюшку, а на батю не глядел и лишь по тону визга различал: вот это — страх, а это — боль свиная, а это — смерть... Э ! Кролик — не свинья, Раз в пятьдесят, а то и в сто " ' " помельче! И он, конечно, так не завизжит. Он вообще зверек спокойный, тихий. Ишь, как на сене в ящике угрелся. Не чувствует, не знает ничего... Тут главное, чтоб сразу. Чтоб не пикнул. Не топором, конечно. Это слишком. Н о ведь и нож, пожалуй, не годится -— он увязает в шерсти... Молотком. Конечно, молотком по голове — и все дела. Тут главное — решиться. Он и не смотрит, он глаза закрыл и не увидит... — Но ведь я-то вижу. — Закрой и ты. — Закрыл. А не могу. Вот издали бы если, из ружья, или хотя бы палкой, длинной палкой... — Лопата вот. Бери ее плашмя и отойди. Как следует примерься и подымай. Теперь глаза закрой и бей!.. Попал? Открой глаза. Попал... Ну, слава богу, дальше будет легче... Женщины, слышите? Снова весна . Снова любовные стоны. Как поживаете, милые, сняв гнет материнской короны? Все добиваетесь новых ролей и равноправных деяний?.. Бензоколонки нашли королев. Мы — королев потеряли. Мягкость, податливость были нужны прежним, безграмотным женам? Муж да жена — это меч да ножны? Нет — два меча обнаженных. Ну а мечей обнаженных удел — в лязге прожить, а не в ласке. И не детишкам уже, а судье будем рассказывать сказки: кто, мол, и где, мол, кого обманул, кем зачиналася драка... Самое правое — жить одному. Стронуться можно, однако. Дорогой жизни Не только Ладога была дорогой жизни. Была дорога шириною в государство. И, послабее в ту годину окажись мы, — могла б Европа По-фашистски называться. Но вы оставили названия на месте . И чеху — чехово,, и польское — поляку, и все немецкое зовется по-немецки!.» И только ваши имена легли на плаху... Мы — ваши дети. Мы навечно ваши дети. И мы клянемся перед всем огромным миром: мы не войною отомстим за ваши смерти. Мы отомстим за вашу гибель ВЕЧНЫМ МИРОМ ! Лебеда Лебеда стоит бледна — аж мучниста, словно ждет: вот-вот беда постучится. И завоют среди дня молодухи. И притихнет ребятня с голодухи. Лебеду мы эту срубим под корень. Ребятишек этим супом покормим, потому как: огурцы ль, лебеда ли — лишь бы наши огольцы лепетали. А еда та лебеда никудышна. Как вошла она туда — так и вышла. И , конечно, лебеда это знает , и поэтому бледна и страдает. А мы сами про страданья забыли. Далеко страна от тех от событий. На траву уже не сядет, пожалуй. Но растет трава — на всякий пожарный... Дума Февронии «Слуга же сотвори по повелению девицы: все тело великого князя по- маза и струп един не помаза. И очистися во едином часе вся его проказа, и бысть здрав великий князь Петр, яко же и первие. И забы слово свое, не восхоте девицы пояти за себе, но дары ей великие посла, рек: — Не достоит таковому великому князю поселяни­ на и невежи дщерь пояти княгинею себе. И поеха во отечество свое во град Муром в велицем здравии». (Из «Повести о Петре и Февронии»). — Говорю тебе, за тебя молясь. Тяжело теперь заболел ты, князь. Думал, струп один может сам сойти? В пляс пошел, поди? Ох, ошибся ты. Думал, я хочу богача в. мужья? Ан не то: лечу в князе мужа я. Думал, клятву снять волен, исцелясь? Ох, не волен... Знать, ты не воин, князь. Вместо ратных ран на челе твоем новый струп — обман ныне затаен. Не заметишь, как струп незримый тот вдруг исподтишка перейдет в народ. Расплодится ложь с той лихой поры, разольется сплошь хуже татарвы! Вновь придешь в мой дом, с плачем поклонясь... Я прощу. Но то Будет поздно, князь.* В Мончегорске Этот город являет собою отверстый проспект. Он и прям, и широк. В нем настолько свободно и чисто, что гуляющий ветер, ничуть не умерив разбег, просквозит этот град, не задев, и к другому помчится. Но не хуже, наверно, сумеет и ветреный гость, не задев никого, прошвырнуться насквозь и навылет. Что положено видеть — возьмет и увидит, небось. Но мы знаем уже — ничего в результате не выйдет. Ну а выйдет ли что в результате у нас у самих в этой жизни отверстой, подобно сквплному проспекту, где так просто бывает, гостями себя вою мнив, просвистать свои дни и вовне очутиться с разбегу?.. I остю в городе, верно, на первых порах веселей. Но ведь жизнь не кончается червой порой голт/бою. I ак что хочется все же хозяйствовать в жизни своей, по проспекту идти. на ходу наполняясь любовью. Рисунки Е. КОБЗЕВОП . рыбный мурман 9 13 февраля 1987 года