Рыбный Мурман. 1992 г. Декабрь.

14 стр. ЗЕЛЁНАЯ ЛАМПА «РЫБНЫЙ МУРМАН» 11 декабря 1992 года В. ЛУГИНЕЦ, моторист тралового флота МОСКААЕВСКИЕ КУРГАНЫ (отрывок из романа) Р азбежались, рассыпались, раскатились по оврагам и косогорам до самой воды, до Кубани, хаты и курени старого рыбацкого Темрюка. Буйные вет­ ры гоняли песок да суглинок, наметывая и перемещая старые казачьи могилы - насыпанные курганы. Многие из них уже сровнялись с землей, и только два москалевских кургана поныне напоминают о таврических битвах. Разные ходят о них легенды. Старики говорят, что в двух этих курганах по­ хоронены два брата, два русских князя. Были братья близнецами. Хоронили их пышно: золото и дорогая конская упряжь, доспехи и парчовые наряды - все по обряду, по достоинству, по традиции. Будто связаны руки братьев одной крепкой цепью, чтобы никто не смог их разлучить даже после смерти. В начале этого века и совсем недавно пытались кладоискатели копать кур­ ганы, да от страха сбежали. Говорили, что ровно в полночь звенят цепи, стоны и гул идут из-под земли: жалуются братья московские, что поминок по ним никто не справляет, за упокой души не служат. Да как же служить, когда казаки ны­ нешние их имен не помнят. Поросли курганы кураем, ковылем да горькой полынью, кустарник корнями крепко держит землю уже почти два века в своих объятьях, и стоят памятники- курганы, возвращая мою память в далекие времена, в боевое и трудное прошлое моих предков, защитников южных границ православной России. Крепок был своим родом казачий курень. Повезло и деду моему Грицаю. Одиннадцать сыновей и две дочери. Сыновья - будущие кормильцы и помощ­ ники, а девки - так, для украшения рода. Все красивые, сильные и бесшабаш­ но-веселые. Удаль и озорство играли в иссиня-серых молдаванских глазах, монгольские скулы покрывал яркий румянец: трудолюбие, терпение и любовь к песне перешли по украинской ветке; чопорность и гордость - от бабки-польки; беспредельная сила и казачья удаль - от русского деда Снисарцова. Дед Грицай имел при дворе небольшой надел земли, кое-какую домашнюю живность, а основным пропитанием была рыба - круглый год и во всех ее видах. А какая была раньше рыба! Сейчас одни названия остались: селявка, рыбец, барабулька, игла, тюлька и хамса, осетры, севрюга, белуга - перечню этому конца не видно. Был случай, когда застрелили из ружья спящую белугу в четырнадцать пудов весом! Теперь икру только черной называют, а ведь она не только паюс­ ная. но и зернистая, и свежепробойная - тузлучная.Детворе с лиманов и Кубани привозили раков и колючие водяные орехи, по вкусу напоминающие каштаны. Их пекли и варили. Рыбу ловили в Кубани не круглый год, а только в те месяцы, где в слове есть буква “р" - сентябрь, октябрь и т.д. Время с мая по август считалось за­ претным для промысла. Летом мелели лиманы, зацветала ряской пресная вода, зарастали протоки камышом, чаконом, рогозой. Рыба в этот период болела и есть ее было нельзя. Смелая моя мать с 14 лет ходила в море под парусом одна выметывать сети, а на утренней заре дед с дядьями выбирали улов - трясли сети. Затем сети чинили, купоросили, чтобы нити не гнили, в теплое время сушили на вешалах, растягивая по двору, а зимой крепили к потолку в центре большой хаты керо­ синовую десятилинейную лампу, развешивали сети - вот когда был праздник для души. Пели. Многоголосый хор грицаевских мужиков славился. Как в жизни, так и в песне дед был и хормейстером, и дирижером. На ярмарках меняли рыбу на керосин, соль, муку. Часто, распродав, покупали яловые и хромовые сапоги, ситцы, нитки для сетей, горшки, чугуны и самовары. Многое же умели делать и сами. К верху дном, как лодку, перевернула революция весь дедов дом. В раз­ ных армиях за разную веру воевали и гибли его сыновья: за белых, за красных, за зеленых. Великий блуд спустился на землю. Революция взяла свое: похоронили, оплакали, поклонились всем погибшим и умершим от ран. Тяжело было деду Грицаю оставаться в Темрюке, и решили попытать счастья на новых промыслах. Коллективизация подхлестнула события - и поехали со всем скарбом на своих подводах темрючане из Новой Сечи к Каспийскому морю. Сухим жаром и разноязыким гомоном, пестрыми одеждами, толпами нищих встретила Ленкорань рыбаков. Работу дали на выбор: хочешь - принимай с бар­ касов рыбу на берегу, а нет - так лови на острове Сара. Дед собрал свои пожитки и подался на остров. Начальником промысла был Абрам Ханин, он и до рево­ люции был здесь хозяином. Веселый, умный и нежадный еврей. Говорят, что министр Ишков водил с ним дружбу. Глинобитные бараки, крытые камышом, несколько соляных амбаров, торговая лавка, на ракушечном берегу полуразрушившиеся баркасы и лодки, наполовину осевшие в воде, - вот и все богатство острова Сара. Песок и ракушечник, а по ним редко-редко верблюжья колючка, сиреневые цветы - бессмертники. Сусли­ ки, ящерицы, черепахи да тучи комаров и москитов. Новая жизнь и обнадеживала, и пугала. Только Абрам Ханин не унывал. Всех переписал, расселил по баракам на ночлег, а утром стал выдавать снасти, инс­ трумент, продуктовые талоны в лавку и товары. Денег на острове не платили. Только через промысловый год в главной конторе Ленкорани рассчитывали ры­ баков, удерживая за котловой харч, одежду, снасти, а что осталось, то твое. Не привыкли вольные казаки к такой кабале, но делать было нечего - надо терпеть - авось наладится. Питались от прилова да привезенных запасов. В лавку продуктов не посту­ пало. Ханина одно время на острове не было, уехал в Махачкалу на совещание. Связи с берегом тоже не было. Казалось, что, как каторжан, завезли казаков на остров и бросили. Некоторые семьи стали недоедать. Ревели дети, ругались бабы, нервничали мужики. Дед Грицай прокуренными, потрескавшимися от рассола пальцами, тяжело вздыхая, достал из кисета помятую бумагу - талон - и по складам прочитал: “ рей - ту - зы", потом хмыкнул, сам себе улыбнулся в надежде, что если есть талон, то в лавке кое-что дадут, и сказал жене: “Стара, иди в лавку, получи ци рытузы, та зваримо из них чи суп, чи борщ". Смехом встретила наказ деда вся грицаевская семья, сконфузился, когда уз ­ нал, что рейтузы - это не съестное. В те времена не было такого в женской одежде простонародья. Вихрем ворвался на остров Ханин и тут же провел собрание со своими рыба­ ками, объяснив, что с завтрашнего дня надо начинать социалистическое сорев­ нование. Слово было трудным и каким-то угрожающим, у каждого ассоциировалось с революцией, кровью и голодом. Рыбаки стояли молча, искоса поглядывая друг на друга; мяли в руках картузы, не понимали смысла меропри­ ятия, но отказываться не решались. Тихим вечером далеко слышны были грустные голоса волжан: Стой, ямщик, жара несносная, дальше ехать не могу, А пора-то сенокосная, вся деревня на лугу. Сочный альт с надрывом запевал первые две строки, а за ним подхватывал песню мощный хор, да так, что сердце содрогалось. Последний куплет пели тише, тише, и казалось, что песня, как заходящее солнце, канула в море, и только ветер разносил печаль по побережью. О своей распроклятой доле пели женщины песни-плачи. Одна из них запевала: Як выйду на гору, Тай крикну до дому: - Вари, маты, вечеряты, Тай на мою долю. Вторая ей отвечала: - Я вже наварила, Не богато, трошки, А для тебэ, доню моя, Нэма чашки-ложки, Иды, дитятко, туды, Дэ лито робыла - и голодная наймычка. по той песне, шла к хозяину батрачить. С емейные артели переросли в бригады. Снасти - казенные, рыба - госу­ дарственная, следовательно, в новой жизни и казаки - казенные люди. Принудили их объединиться в рыболовецкие колхозы, существующие и поныне. Социалистическое соревнование продолжалось. Думали казаки: и так выжи­ вем. дал бы бог силы да терпения. Оставшиеся в живых сыновья деда Грицая переженились, пошли внуки, но радости не было, как не было своей земли. Собрал дед свой род - судили-рядили и решили: ехать на Кубань, в Темрюк. Пошли к Ханину за расчетом. Жалко было Абраму расставаться с трудолюбивыми Грицаями. Да тянуло казаков на родину, в свои курени и хаты, звала земля. И чтобы сбить с толку деда. Ханин расписывал ему перспективу развития ос­ тровного хозяйства: “ Вот приехали уже на остров топографы с теодолитами и ни­ велирами: будут строить рыбзавод. причалы, дома". Поисковые партии нефтяников бурили пробные скважины, но ни газа, ни нефти на острове Сара не нашли, рыбзавод не построили - голодный, обнищавший люд разъезжался по домам. Жизнь на острове замирала. Отпустил семейные поводья старый Грицай - силы уже не осталось, да и вре­ мена изменились. Закрутили житейские вихри ранее скромную молодежь. На ликбез стали ез­ дить в Ленкорань, остригли косы, надели пролетарские красные косынки и синие блузы. Синеблузницы выступали с концертами: глупо пели сатирические куплеты и припевки. Захлестнула, спеленала крутой волной новая жизнь молодое поколе­ ние и понесла с хамьем, хламьем и человеческим отребьем, разметала по горо­ дам, где вечерами гремели оркестры, броско светились окна ресторанов и магазинов. Лихие молодчики ловили чистое провинциальное счастье, рыбацкие дочки без родительского благословенья выходили замуж. В самый канун отъезда грицаевского рода с острова Сара привела моя мать в свой барак статного, интеллигентного, кудрявого блондина и объявила, что вы­ ходит замуж. Старики опешили. Дочь не узнали: черные косы связаны узлом на затылке, шевиотовый темно-синий костюм, под ним шелком шитая маркизетовая блузка, чулочки фельдиперсовые и французские туфельки на перепонках. Такой красавицей мою мать не видели даже родители: матушка до той поры ходила в платье из мешковины, а в дождливую погоду покрывалась рядном из старого паруса. Оробела родня и воспрянула - в хорошие руки дочь попала. Как весенняя зорька, засветилась надежда на лучшую жизнь. Молодой человек был инженером-нефтяником, тридцати лет, в то время как матери моей исполнилось восемнадцать. Происходил он из старинного русско- польского княжеского рода. Звали господина Георгием Маковецким. Он стал мо­ им отцом. Стонут. Поют. Плачут над казачьими могилами и москалевскими курганами летние суховеи да зимние вьюги, вплетая в свой печальный реквием и мой голос: “Я-а-а всех вас по-оо-мню!".