Рыбный Мурман. 1981 г. Ноябрь.

А тугая струна ка лады, на лады С незаметным изъяном легла, легла. Он начал робко с ноты «до»* Но не допел ее, недо... - Недозвучал его аккорд, аккорд И никого не вдохновил... Собана лаяла, а кот мышей ловил. Смешно, не правда ли, смешно? О А он шутил — недошутил. Недораспробовал вино ~ И даже недопрнгубил..* - ...О * знать хотел все от и до, Но не добрался он, не до... Ни до догадки, ни до дна, до дна, Не докопался до глубин И ту, которая одна, Недолюбил, недолюбил, недолюбил, недолюбил... Смешно, не правда ли, смешно? Смешно. А он спешил —- недоспешил. Осталось недорешено Вс« то, что он медорешил... О О ТК УД А он предчувствовал и почти дотошно * * знал свою судьбу? Будто сам загадал, сам же отгадал. А может, так: сам ее делал, а потому и знал? Его песни — это еще какая-то неистовая гонка: Ч уть помедленнее, кони, чуть помедленнее, Умоляю вас вскачь не лететь, Но что за кони мне попались привередливые... Коли дожить не успел, та к хотя бы допеть. Я коней напою, я куплет допою, Хоть мгновенье еще постою — на краю... Все так и сбылось — буквально как по-написанно. му, как по-спетому. А главное: сбылась неистовая же любовь его к России, неистовая боль за нее. Сбылась и ответная любовь, отеетная, боль. Читаю, перечитываю сотни (многие сотни) теле­ грамм, полученных Тагаиксй в те последние июльские Опеснях Владимира Высоцкого |f A K АРТИСТ театра и кино Владимир Высоцкий 14 пользовался большой и заслуженной извест­ ностью, Однако не меньшую, а вероятно, большую известность ом завоевал в качестве артиста-певца, подкупая' здесь своей искренностью, убедительно­ стью перевоплощения, предельной самоотдачей, са- м^горанием в искусстве. Конечно, если без этих KS теств вообще не может быть настоящего худож­ ника, то сами по себе они еще не означают, что каждое слово такого художника, каждое его про­ изведение — уже тем самым бесспорная эстетиче­ ская истина, безусловная правда. Кстати, таки х пре­ тензий прежде всего не было у самого Высоцкого. Его п уть к песне и в песне был достаточно сло­ жен и противоречив. Сегодня мы публикуем заметки Ю. Карякина, от­ нюдь не претендующие на исчерпывающее всесто­ роннее исследование такого феномена, как песни Высоцкого. При этом мы имеем в виду и те сооб­ ражения, которые высказала в одной из своих ста­ тей известный советский ученый Т. Мотылева («Ли­ тературное обозрение», 1981, Ne 6). Говоря о новой книге Генерального секретаря Французской ком­ партии Жоржа Марше «Надежда сегодня», она от­ мечает: «Ж. Марше с негодованием отзывается о буржуазных средствах массовой информации, кото­ рые насаждают ложные, предвзятые представления о странах социализма, усиленно продвигают сочи­ нения разного рода «диссидентов» и эмигрантов. Именно поэтому во Франции знают далеко не доста­ точно, пишет он, «таких писателей, как Айтматов, Абрамов и еще десятки других, таких мастеров ис­ кусства, как Высоцкий и Окуджава...» ГНОЮСЬ, НИКАКОЙ НЕПРИЯТЕЛЬ Высоцкого не причинил ему столько вреда, сколько идолопо­ клонство, как всегда, безответственное и неопрятное. '■Образовать» тех, о ком сам Высоцкий говорил: «Тер­ пенье, психопаты и кликуши!», — куда труднее, чем переубедить тех. кто не приемлет его как певца. Но разве не верно и другое: несмотря на очевидную неравноценность его песен (он же двигался, разви­ вался, совершенствовался), несмотря на явные про­ тиворечия творческого пути его, столь же очевидно вырисовывается главное — необыкновенная его по­ пулярность в самом точном, старинном смысле этого слова- Почему и сейчас не выходят из памяти, все звучат и звучат, болят и болят в нас его песни и особенно, как у многих, наверное: Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю, Я коней своих нагайкою стегаю , погоняю. Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю, Чую с гибельным восторгом; пропадаю, пропадаю... Впервые вижу я сейчас его строки напечатанными, впервые слежу их глазами, а на самом деле ведь только слышу их. Все равно они для меня пока толь­ ко звучат, звучат только его голосом и никак иначе. А вижу я сейчас не строчки, а его самого: его ли­ цо, каменеющее, когда он поет, его набрякшую шею с жилами, готовыми разорваться от напряжения, — так что и смотреть страшно, и глаз нельзя оторвать: как это мощно, красиво... Непостижимо: откуда он, молодой, так много и так кровно знал про нас про всех? Про войну — сам не воевал. Про тюрьмы — сам не сидел. Про деревню нашу — сам-то горожанин, москвич прирожденный («Дом на Первой Мещанской, в конце...»). Как успел он вместить, прожить столько жизней — и каких!.. Вот уж кто не берег, не щадил себя, чтобы отыс­ кать, открыть и прокричать-пропеть правду, чтобы так сблизить людей и (это уж и вовсе кажется чудом) сблизить совсем разные, далекие поколения — шести­ десятилетних и подростков нынешних... Он был на редкость удачлив. Но это была, удачли­ вость без презрения к неудачникам. И в то же вре­ мя чувствовалась чисто мужская, мужицкая твердость, теердость человека, умеющего работать до седьмого пота, знающего цену работы, потому жесткого по отношению к людям ноющим, неработающим. Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел, Потрусили за ствол — он упал, упал. Вот вам песня о том, кто не спел, не спел. И что голос имел, не узнал, не узнал. Может, были с судьбой нелады, нелады И со случаем плохи дела, дела, — 1 X 0 В А Ш Е М П Р О С Ь Б Е • дни. Здесь вся география страны, все основные про­ фессии, все возрасты сознательные. Никакого сцена­ рия — стихийный порыв в общей беде и сострада­ нии. Бесчисленные свидетельства личной потери. Знаменитые имена. Имена, никому не известные. Или просто: «Новгородцы». Или вот даже так — без вся­ кой подписи: «Потрясен... Очень стало пусто». Беда ведь — тоже способ познания, не заменимый ничем. # Это были очень светлые похороны. Надо было ви­ деть Таганскую площадь: море людей, притихших и возвышенных, берегущих цветы от палящего солнца. Море людей и море цветов. А когда автобус с гро­ бом отъехал от театра, люди долго-долго махали вслед автобусу руками, цветами. И мальчишки вы­ пустили в небо голубей... О Ы С О Ц КИЙ сочинял и пел свои песни так, будто ^ м о л о тк о м отбойным работал, сотрясая всех и сотрясаясь сам. Он именно взрывает сердца, и пре­ жде всего свое собственное сердце. Зато к каким росткам, к каким сокровищам пробивается. Кажется порой: вот неверно, еот не так, а в ре­ зультате вдруг забываешь о «неверности», и пред­ стает тебе новая энергия, новая гармония, и даже возникает такое ощущение, что она давным-давно скрыта была в глубинах самого русского языка, р е­ чи русской, души — и вырвалась. И так называемые неправильности, неверности, негладкости у него — они большей частью не от слабости, наоборот: от неподдельной и высокой искренности, естественно­ сти, от силы, от манящего предчувствия неизведан­ ности его пути. За ними новая правильность, откры­ тие угадываются. Без них речь живая преснеет, ди­ стиллируется, вкус теряет. Здесь именно та небреж­ ность, та «грамматическая ошибка», за которую Пушкин любил русскую речь, без которой и не может быть трепета, напряженности, ненарошности, нечаянности, то есть всего того, чем и живо живое (тем более поэтическое, песенное) слово, без чего никого нельзя заразить своим чувством, своей мы ­ слью, нельзя отдать себя: не возьмут, не поверят. Над многими песнями его думать и думать надо, работать — сразу они даются далеко не всегда. Слушаешь иную его песню — и такое ощущение, будто разыгрывает он трудную шахматную парѵию, в которой делает такие ходы, что после каждого вос­ клицательные знаки хочется ставить. Недаром у это­ го едва ли не самого «громкого» певца аудитория с годами становилась все тише, вдумчивее, углублен­ нее, становилась . одновременно интеллигентнее и шире. Мало кто может совершать такие невероятные, го­ ловокружительные переходы, перелеты — прямо от самых низин жизни к ее высотам. Кажется (казалось, вернее, многим вначале), вот банальный жанр, вот «приблатненность» темы, вот чересчур мелодрам а­ тично. Но как стремительно выяснилось, что все это у него не что иное, как пародия, сарказм, горечь. Может быть, самой распространенной первоначаль­ ной ошибкой в восприятии Высоцкого было элемен­ тарное спутывание персонажей, которых он играл в песнях своих, с ним самим (хотя, особенно вначале, он сам давал известные основания для этого). Не сразу и не все поняли, что песни его — дело не шуточное, не хобби, не карьера — судьба. Было время, в самом начале любимовской Таганки, лет 16 назад, когда зазывали его «меценаты», зазывали для развлечения, и он не отказывал, приходил, пел, но и тогда уж е перекашивались вдруг их лица, б уд ­ то глотнули они вместо легкого вина чистого спирту... Разумеется, он певец города, улицы, площадей Но ведь не только. У него есть и масса песен, которые он и предназначал именно для узкого круга,для об­ становки интимнои, порой даже для одного челове­ ка, а некоторые и вообще (вначале) для себя. И разве не хочется одни его песни слушать непремен­ но с людьми, а иные лучше наедине? Не сразу уловишь, не сразу расслышишь в мощ ­ ном рыке, гуле его песен чистый-чистый лирический его голос, голос о «той, которая — одна». ...Посмотри, как любуюсь тобой: Как Мадонной Рафаэлевой... И надо было видеть, как смотрела на него Мари­ на Влади, когда он пел. Тоже чудо. То истинное вос­ хищение Женщины, без которого все, что мы дела­ ем, бездушно, бессмысленно — мертвит. f t H и при жизни был легендарен, а теперь, кв- нечно, легенд о нем будет все больше. Но вот что здесь замечательно. Во всех его приключениях, действительных или сочиненных, было, как и в пес­ нях его, нечто из сказки русской, что-то от «по щучьемуѵ велению, по моему хотенью...» Да, масса историй, слухов, легенд. Но если отбро­ сить почти неизбежный при этом вздор, то ведь в конце концов здесь и выражается неистребимая по­ требность людей в лихой и осуществленной сказке. Им — любовались. И победы его воспринимались нами как наши соб­ ственные. И вот еще не легенда, а факт. Когда Таганка была на КамАЗе, Высоцкий шея домой, в гостиницу, шел по длинной, с версту, улице. И были открыты все окна. На подоконниках стояли магнитофоны, и со всех сторон гремели, гремели его песни. Так его приветствовали. Вот признание. И как все-таки хоро­ шо, что он еще живым познал счастье такого при­ знания. Может ли быть награда выше этой? Не знаю, собраны ли воедино все его стихи и песни — от самых первых до самых послед­ них? Известна ли его авторская воля на то, какие бы песни он сам отобрал и выпустил в свет, как бы сам их прополол? Тут ведь как раз магнитофонная стихия может сыграть и от- рицательную роль: человек только пробует, у него еще не выходит, а его уже записывают, переписывают, распространяют. Поставлены ли даты под всеми его песнями? С а­ мое простое, кажется, дело — даты. Но когда оно будет сделано, нам откроется еще очень многое в Высоцком (и в нас самих). Я все о песнях. Но ведь есть и кино, и театр. Есть роли: Хлопуша, Галилей, Гамлет, Дон Гуан, Свидри- гайлов... Целый год (даже больше) я мог наблюдать, как работал он над этим последним образом. Ни ми­ нуты зря, ни минуты на пустопорожнее, на пререка­ ния, что так любят иные актеры, чтоб «себя пока­ зать». Все по делу. Схватывал все на лету. Но и не боялся, не стыдился переспросить, если не понял, переделать, если не получилось. С МУ выпала еще одна удача-судьба: быть акте- ром Таганки, лучшим ее сыном. Без Таганки он немыслим, как немыслим (сам говорил это) без за­ чина Окуджавы, без общения с Шукшиным и мно­ гими нашими художниками, писателями, музыканта­ ми. Мне кажется, как «чистый» поэт, «чистый» певец, «чистый» актер он — в каждой из этих ипостасей — сопоставим со многими и многим уступает. (Не при­ знавать этого, по-моему, — значит оказывать плохую услугу прежде всего самому Высоцкому). Но ест е самом сочетании, в «пропорции», так сказать, в кон­ центрации этих качеств, в сплаве самых разнородных элементов, в реальном воплощении их б этой имен­ но личности, в ее универсальном артистизме и «ле­ гендарном темпераменте» (по выражению Ю. Трифо­ нова) — здесь он не сравним ни с кем. Когда вспоминаешь ту или иную песню его, то чувствуешь себя так, будто вспоминаешь прочитан­ ный рассказ, повесть, притчу, а еще точнее — ма­ ленькую пьесу. Почти каждая — остросюжетна, дра- матургична, театральна. Я прослушал пока примерно 400 его стихов-песен, а всего, говорят, их чуть ли не вдвое больше. То есть сколько же это песенных ролей, сколько песен­ ных образов! Конечно, повторяю, они неравноценны, но в них — разные срезы общества, по разным его горизонталям, вертикалям, диагоналям. Спектр здесь тоже уникален. Сколько людей, сколько чувств, ча­ сто забываемых, не открытых литературой, обрели в нем свой голос. Похоже, что сам Высоцкий мало за­ думывался над тем, кто и как будет истолковывать его песни. Худо это или хорошо, но политическим певцом он не был. Правда и непосредственность пе­ реживания — вот что двигало им, и совсем он не умел (и не хотел) рассчитывать на «проницательных» слушателей, ищущих в его песнях какие-либо «ал­ люзии». Б ЕЗУСЛО ВНО , Высоцкий — очень своеобразное явление в искусстве. Но мне кажется, есть еще то, что можно назвать явлением Высоцкого в нашей жизни (здесь нельзя не вспомнить и явление Ш ук­ шина). Вот тут-то, когда пройдет первая боль утра­ ты, предстоит понять это явление во всех его гра­ нях и противоречиях, предстоит долгая, тихая, на­ дежная работа. Конечно, время произведет свой неподкупный, жестокий отбор, свою прополку. Но я убежден: часть его песен уже вошла в народную память, и надолго. А кто знает, может, спустя десятилетия, их откро­ ют, услышат, прочтут заново и удивятся, и найдут такое, что нам сегодня и невдомек. Но все-таки им, будущим, не дано то, что было дано нам. Тайна обаяния Высоцкого была еще и просто в том, что он — жил. И снова, и снова звучит болит в нас его голос. Ю . КАРЯКИН . («Литературное обозрение». 1981, № 7). Перепечатывается р сокращениями. 6 ноября 1981 г. «РЫБНЫЙ МУРМАН»