Рыбный Мурман. 1981 г. Май.

Г “„ О ИНИЦИАТИВЕ Мурманской областной І - организации Союза писателей СССР с 18 по 22 мая в городе и области намечено провести праздник поэзии, нацеленный пре­ имущественно на флотскую аудиторию. Ини- І цизторы его рассчитывают развернуть это начинание в традиционные ежегодные широ­ кие встречи4*мастеров литературы с рыбац­ кими коллективами, с экипажами военных ко- Н раблей, с моряками Мурманского морского I пароходства. ■ В первых Днях Баренцева моря кроме наших поэтов принимает участие большая I группа гостей. Александр ГОРОДНИЦКИЙ — поэт, более прозвучавший в широких кругах своими ро- І мантическими песнями. «Атланты», «У герку­ лесовых столбов», «Снег» и многие другие песни Городницкого стали надежными спут­ никами не одного туристского поколения. ( Обязательно привлекут внимание мурман­ чан стихи ленинградца Олега ТАРУТИНА — подлинно яркие, современные, часто высве­ ченные иронией. — С неослабевающим интересом слежу я за шяя Д ни Бар енц ева моря ІІІІІШІІІІНШІІШІІШІІШІІШІІІІШІІІІІІІІШІІІІІІІІІІІІІІІІШШШІШІІІІІІШІІІІІІІШШІІІШІІІ Светлана М ЕШ ЕН творчеством писателя Михаила ГЛИНКИ. Его рассказы, повести и роман «Водяной знак» остросюжетны и психологичны, мгновенно «забирают» читателя и не оставляют равно­ душным. Кроме москвичей и ленинградцев, в гостях у нас будут представители писательских ор­ ганизаций Калининграда, Липецка и Петро­ заводска. Все приезжающие так или иначе были свя­ заны с морем, с морским трудом, и поэти­ ческий «десант» обещает стать значительным событием в духовной жизни тружеников мур­ манских флотов. Вниманию читателей мы предлагаем сего­ дня стихи тех авторов, которые принимают участие в первых Днях Баренцева моря. Владимир СЕМЕНОВ, член Союза писате­ лей СССР. Олег ТАРУТИН I СЕВЕРНОЕ МОРЕ I I I J і КУШАК Что я знал о Севере с детства? Ночь. Упряжки. Величье немое. Знал, что Север — над уровнем моря. Понял: Север — на уровне сердца. Леонид АГЕЕВ Мне твердили: «Поглотит бездна!» Отвечал: «Велика ли жалость?!» Не хотел, чтоб осталась песня, я хотел, чтобы ты осталась. Нелюбовь объяснить непросто, а любовь — невозможно вовсе. Да и не к чему. Да и поздно. Травы скошены на покосе. Как поет соловей —- понятно: воздух в легких да в горле щелки. Ах ты. ночь! Рассвета не надо — лишь бы щелкал он, лишь бы щелкал! Смастерю свистульку, настрою, пропилю в ней щелку любую: будет трель. будет ночь с луною, только вот соловья не будет... Вслух прочту сонеты Петрарки, объясню, как любить умели. Все поймет и зевнет украдкой: «Засиделась я, в самом деле...» Человека опытом долгим все — от вздоха до стона, крика, — все разложено, все — по полкам, а коснешься — неразбериха! Поцелуй меня напоследок. Не любила — не разлюбила. И гуляй без меня по свету называйся другими милой... ЛЕДОСТАВ Все б это мирно расс казалось за чаем в дружеском кругу. Но то, как море замерзало, спокойно вспомнить не могу. Ходило, хмурилось, взмывало и, как в предчувствии бедьт, прибоем т яж к о грохотало о грудь береговой гряды. Броженье волн, страстей броженье — то злость, то гнев и торжество — не оставляли и сомненья в одушевленности его. Шторм, нарастая ежечасно, как дерзкий вызов, означал, что морю нынче все подвластно — и люди, и глухой причал... Но, обессилев к третьей ночи, все т яж ел ея от пурги, смирялось, берег оторочив шуршащ ей полосой шуги. Л утром выйдешь — и застынешь: насколько зренье достает— немая белая пустыня. Под ней — течений скрытый ход. И потому предполагалось, что где-то, за грядой гряда, превозмогавшие усталость, все грызли волны кромку льда. И ш ЗАВРАЯИИ УТРО Казалось бы, куда к ак мило прочесть в листе календаря, что де на свет переломило предельный сумрак декабря. Но, к переменам безучастны, на алом краешке зари все по инерции не гаснут, не веря утру, фонари. Да ты и сам — не вдруг, не очень, не сразу ощутишь - в груди, что самые большие ночи уже остались позади. Т ак в безысходный час потери, когда пластает нас беда, когда кощунство — даж е верить, что этот мрак не навсегда, — немыслимая в тьме запрета, средь потрясений и обид забы тая возможность света твое сознание хранит. И силы малая частица для непомерного труда придет, чтоб мог освободиться, к а к в марте — реки ото льда. Потом опять •— то снег на воду, то по снегам — капели звон, пойдет по новому заходу чередование времен. На дольний мир не в укоризне, я каждую мою зарю з а горестное чудо жизни благодарю, благодарю. Ираида ПОТЕХИНА Я хваленая, да не паинька. Учит ж и зн ь меня кнутом с пряником. Учит злому и учит доброму, у ч и т ' скрытной быть в том. что дорого. Бы ть покладистой, быть настойчивой, проверяет меня на устойчивость подковырками, да подножками, да укатанными дорожками. Да взмахнет кнутом — бегу в панике... То-то сладкими будут пряники. * * * И катались на салазках, и любили к ночи сказку, рисовали домик в красках, у крыльца чертили классы, говорили взрослым «здрасьте», обожали кошек страстно... Так откуда ж е взялись взгляды разные на жизнь? Налево глянешь — буруны. Направо глянешь — буруны. И сзади — то ж е самое. Неужто в это влюблены романтики упрямые? Тринадцать чаек за кормой •— недвижных крыл качание. Одна сорвалась — и домой, а дом, небось, в Испании. Двенадцать прочих все висят. Ну что ж, висите, милые Сейчас бы к вам сюда гуся в компанию унылую. Вода — бугор, вода •— провал, вода — валов сшибание. Девятый вал и пятый вал. покрытый пеной банною. ...Окурок выщелкну в бурун, в подветренную сторону. Домой приеду и навру, что море — это здорово! * * * Я еще деревьев не сажал. Я кострам их скармливал доселе. Отошло свирепое веселье, и легла золы седая ржа. Я еще не пестовал зверюг, не дарил их ни едой, ни солью — пулей бил и вьюками мозолил. А когда добро им сотворю? Радости чужой не пригубил и чужих печалей не отведал. Я еще любил — как не любил. Я еще, и зная, — не поведал. * * * Капитан гуляет в рубке, близоруко глазки щурит. Капитан не курит трубки, капитан вообще не курит. И не пьет, касатик, ромѵ. не казнит желудок джином. По утрам стакан «боржоми» выпивает для режима. Ни клинка, ни писічэлета не имеет возле пряжки. Да и пряж ки этой нету, потому что есть подтяжки. Никогда в пучине шторма не висел на мачте лично, в пасти волн не плюхал ворвань над клыками рифов хищных Ну и ладно, ну и что же — это все себе дороже... Прижим ает ухом трубку, отдает распоряженья. И висит у входа в рубку четкий график продвиженья. А не стало море глаже за сто лет или за двести. А стихия, вроде та же, и как будто все на месте: Гваделупа, Тенерифе, Гонолулу, Туамоту... Накладные и тарифы . Дизеля и обороты. Вчтор З А Ш С т Ведь, по крайней мере, верст па сорок Но. проявив бесчеловечность, Ты ж в рыбаки грозил податься, Я для них и Лермонтов Сказало Время: Ну и подался б, дорогой! и Блок. «Ай-яй-яй! В начальники бы Гарольд Регистан. Ты. мне сдается. записался, по ЗАКОНАМ ВРЕМЕНИ На пьедестал взобраться из веселых. В разбойники — тужась, Бессмертье — дефицит. все меньше зла! Жаль, пто писательская В лицо я Времени кричу: «Дай мне бессмертья! сынок, А ты всего лишь веост А ты, чудак, писать бросался, книжка Эта участь на сорок Заку сы вая удила. На вечность права По нраву мне В округе ■— Лермонтов п Взахлест греша на этом не дает! И по плечу! Блок. свете, П Вѵемени влицо Есть у тебя в запасе вечность, Да и ка сорок-то, признаться, Такую песню ты сложил. Что по моим законам — я крикнуть тужусь: 1!а кой она тебе? Не Блок, не Лермонтов. смерти. — Бессмертен я!.. Отдай!» Другой! А не бессмертья заслужил! Ах, Зина, что вы больше, Зина, любите? Какой вам больше цвет идет сейчас? ...Вы памятью плохой меня погубите и начатый испортите рассказ. Забыли разве лейтенанта старшего, что каждый день ходил за вами вслед, — он был при вас, как адъютант при маршале, и слова возразить не мог в ответ. Зато с каким невиданным эффектом он выручку вам множил день ко дню, у вас в ларьке скупая все конфеты и раздавая тут ж е пацанью. Да, лейтенант ваш был большим талантом, и, веря в наступления звезду, он попросил руки у вас галантно в апрельский день в сороковом году. То — прошлое. В нем краски стали пылью. А лейтенанта след на три версты дожди забвенья начисто размыли и развели над памятью мосты. Где он, ваш муж, — под Курском или Ельней? Защитник ваш погиб в бою каком? ...Вы помните, к ак вы в его шинели стояли гордо перед Пинчуком? Пинчук сказал тогда с цинизмом хвата: «Ты, Зинка, баба — во! Иди сюда, поближе. Слышал я: в ларьке — растрата, меня полюбишь — сглажу без суда». ...Все стало так, как вы того хотели. Сад плодоносен, яблоки в цене. И к лейтенантской памятной шинели Пинчук притерся. кажется, вполне. Да вы и сами глазом не моргнете, когда он, наливаясь докрасна, соседу скажет: «Знаешь, брат, ка фронте шинелька эта вот меня спасла». И в подтвержденье будет зло и пьяно дрожащею рукой шинель терзать, чтоб показать на ней чужую рану, чтоб смерть чужую выгодно продать. Когда смеются все — печальный кто-то есть. Когда вокруг поют — есть не принявший песни. Когда прощают все — взывает в ком-то месть. Когда все разом лгут — всегда найдется честный. Всегда найдется он, чудак, — на всех один. В кармане — ни гроша В душе — и свет, к темень. Он в спорах молчалив, в застолье нелюдим. Он ве^но нелюбим то этими, то теми. Но там. где нет его. все разом меркнет вдруг. И через силу смех... XI песня еле-еле... И беспредметен спор, кто враг кому, кто друг. — Когда друг другу все смертельно надоели. !5 мая 1981 г. «РЫБНЫЙ МУРМАН» • 9 стр.