Под сенью Трифона. 2017 г. №1(9).

В «На костре моего греха» он с сожалением отмечает, что так и не состоялось у него серьезного разговора об Аввакуме с Федором Абрамовым. Вроде бы подхо­ дили они к нему, близехонько блуждали, а — не дове­ лось. Маслов считал, что, так уж повелось, представ­ ления о протопопе линейны, привязаны к сложив­ шейся схеме: «костер-баррикада, неистовость, мощь натуры, огнеопальность». И в этой же октаве мыслят о нем и Абрамов, и Конецкий. Маслов же полагает протопопа как личность мно­ гомерную, являющую собой не хиленькую плоскость, но объем, причем объем порой космический, не до­ ступный тем, кто свою жизнь лишь кострами-барри­ кадами определяет: «...По мне же это — лишь видимый лик Авваку­ мов, не главный. Кроме видимой баррикады, на ко­ торой, не сдав ее, он взошел на костер, Аввакум последние годы, в яме, все время подпирал, то ли свалить пытаясь, то ли уронить боясь, баррикаду иную — стену, лишь ему видимую, с дверью туда, где только звезды и нет тягостной опоры под но­ гой. Ни Ф.А., ни В.В. (Федор Александрович Абрамов, Виктор Викторович Конецкий — Д. К.), мне кажет­ ся, не разглядели главного (созидающего!) итога Аввакумова — этой двери, которую бесстрашно распахнул он в космос (и даже ногу занес за порог!) на несколько веков раньше, чем кто-то другой со страхом догадается о существовании этой двери и этого порога...» Аввакум был продуктом синтеза многих начал. Как, кстати, и в этом мы уже не раз могли убедиться, и Виталий Маслов. В том числе, протопоп и писа­ тель, конечно. Причем чрезвычайно яркий, подчи­ няющий словом, страстный. Вот уж точно, «несми­ ренный живописец»! И его противостояние с ца­ рем, это, наверно, первая в отечественной истории документально зафиксированная сшибка писателя с властью в лице главного ее представителя — госу­ даря. Вот, что в аввакумовых мытарствах особенно увлекает Маслова, которого тоже сия чаша — чаша столкновений с властью — не миновала. И далеко не всегда он на стороне Аввакума! Эх, не легко все же быть и русским писателем, который по масловско­ му же определению всегда в оппозиции, и государ­ ственником одновременно, замаешься. Но — иначе ты не русский писатель. «Да, протопоп велик, в чем-то более, чем на три­ ста лет время опередил, но у меня при этом и о царе сердце обливается кровью: куда было ему, бедному, деваться? — пишет Маслов в «На костре моего гре­ ха». — Как утишить гениального смутьяна, который из своей ямы в упор понимать не хочет: страна, ве­ ликая отчина, только что выкарабкалась из смуты, из потрясения, поставившего было государство на грань исчезновения, и вдруг опять — в тысячах спис­ ков письма протопоповские по Москве гуляют, за ко­ торыми — новая смута. Легче ли прежней? Не канет ли на сей раз страна в Лету?.. За все за это ответчик пред Богом и перед народом только он, Царь, и никто другой... У Аввакума забота — как талантливее и ярче царя допечь, у царя — как государство неокреп­ шее опять не пошатнулось бы... » Ленин в бане Но вернемся к Ленину. В «На костре моего греха», спустя почти четыре де­ сятилетия после той детской влюбленности в вождя, что звучит в ранних стихах, Маслов упоминает о нем трижды. Всегда, если не негативно, то в негативном контексте. И всегда мимоходно, лишь в связи с чем-то. Сначала в связи с тем, что и при Советской власти печатали вещи абсолютно антисоветские. Только ви­ деть, замечать это умели (и умеют!) немногие. Боль­ шинство видят лишь то, на что указывают. А это, как на экскурсии с плохим экскурсоводом, или, как в жиз­ ни с дурным поводырем-наставником, последнее, а порой и опасное дело — можно запросто не заметить главного. Так вот в «На костре он замечает словно ми­ моходом: «Кстати. О Ленине Савва Морозов говорил, что все его писания — «Курс политического мордобоя». И это выражение Морозова печаталось у нас не одна­ жды и немалым тиражом». Во как! Никакого пиетета к идолу прежних лет. Более того, похоже, автор-то с Саввой-то Морозовым согласен, и не скрывает этого. Еще одно упоминание — абсолютно анекдотичное. О том, что дело духовное и кампанейщина несовме­ стимы. В ответ на предложение некой московской делегации — «Десять крестов привезли! Покажите, куда ставить! Три дня у нас в распоряжении!» — он вспоминает, как готовились в 1970-м году к ленин­ скому столетию: «В течение года — ни о чем боль­ ше, хоть ящик и не включай и уши затыкай. Верхом непотребства, которое мне довелось лицезреть, был профиль юбиляра на дне жестяных тазиков в обще­ ственной бане. Это был первый по-настоящему ре ­ зультативный удар и по авторитету Ленина и по го­ сударственной идеологии того времени... » Да, любим мы это дело, с перебором, с перехлестом работать. Чувство меры нам меньше всего свойствен­ но, чем какое-либо другое. Эх, «широк русский че­ ловек»... А мне, кстати, и прежде, и сейчас, когда чи­ таю «Покажите, куда ставить!», всегда легендарный Смирнов из памятного советского фильма является с неподъемной ношей на плечах и истошным стоном: «Куда ставить-то?». И еще одно упоминание. Для нашего разговора, мо­ жет быть, самое важное. «Говоря о ледоколах, поста­ вил рядом Ленина, Ломоносова и Пересвета. А потом подумал: правомочно ли такое соседство? Для Ломо­ носова, как и для Пересвета, не было ничего в мире выше интересов России. А Ленин обмолвился, что ему, в определенных условиях, на Россию наплевать...» Вот оно — главное. Отношение к России, словно лакмусовая бумажка, определяет ценность для Масло­ ва того или иного правителя. И Ленин тут — явно не образец. Точнее, образец, но не для нас, а для врагов Отечества нашего. Он Россию не знал, не любил ее. Фраза, которую Маслов вспоминал частенько, и в разговорах, и в публицистике своей пламенной, — «К северу от Вологды — полудикость и самая настоя­ щая дикость...» — ему, Владимиру Ильичу, принадле­ жит. В строчке этой диковинной и страшной не толь­ ко отчетливая нелюбовь звучит, но и, к несчастью нашему, откровенное, замшелое невежество провед­ Под сенью Трифона | № 1 (9) 2017 57