Под сенью Трифона. 2017 г. №1(9).

мир! На мой взгляд, не очень это у него получилось, но, тем не менее. С другой стороны, Маслов, похоже, рассматривает и Аввакума, и Ленина, в большей степени не как об­ щественных деятелей, вождей и проповедников, но — как поэтов. И здесь-то, и для Ленина — «тропа одна». Он, безусловно, по всем повадкам, всем кунштюкам- вывертам был поэт, его политические кульбиты уж точно «езда в незнаемое». Эх, ему бы еще людоедских привычек поменьше... Аввакум велик, но куда бедному царю деваться? Россия! Бог ты мой! Пойди — найди Другую землю, где б так бездумно Родство свое и славу забывали — Добро б на пользу, но когда во вред — мы голову склоняем и в варяги Своих мужей великих обращаем! Взойдет ли час, научимся ли мы Ценить Россию и хранить Россию. Это, пожалуй, главный вывод масловских разду­ мий о Ленине. И, если его позицию насчет соприрод- ности Ильича России, можно не разделять, то с этим выводом, особенно с последними, с оглядкой на Руб­ цова, строчками, не поспоришь. И здесь же, совсем рядом, в шаге — тема, которая, как и любого истинного художника, всегда волнова­ ла Маслова, и касается всех, о ком мы ведем сейчас разговор, — писатель и власть, их вечные общность и противостояние. Но послушаем самого писателя: «Николай Рубцов, плоть от плоти родной, народ­ ный, скорбя о скорых, уже близких страданиях Роди­ ны, думал и об Иване Грозном по-народному. Бессмертное величие Кремля Невыразимо смертными словами! Мрачнее тучи грозный Иоанн Под ледяными взглядами боярства Здесь исцелял невзгоды государства, Скрывая боль своих душевных ран. Кто еще написал о Грозном с таким сочувствием? Для меня бесспорно: Рубцов, думая о будущем Оте­ чества, читал не только то, что о Грозном в разное время писали, но, в отличие от многих наших совре­ менников, еще и произведения самого Грозного читал. И порою как бы вступал в разговор с ним. За все добро расплатимся добром, За всю любовь расплатимся любовью. Кажется, только самый ленивый не цитировал этих строк Рубцова. Так не поленимся, процитируем, для сравнения, иИоан­ на, хотя бы вот эти строки из егоДуховной грамоты. «Ждал я, — писал Грозный, — кто бы со мною по­ скорбел, — и нет никого, утешающих я не сыскал, воз­ дали мне злом за ДОБРО, ненавистью за ЛЮБОВЬ». Это, между прочим, из Библии. «Кто за добро воз­ дает злом, от дома того не отойдет зло». Хотим понять историю — давайте читать род­ ных поэтов. Николай Рубцов, Феликс Кузнецов, Илья Глазунов... На памятнике Тысячелетие России для Иоанна Ва­ сильевича они место нашли бы... » Что касается «дикого протопопа», то ведь и он для Маслова прежде всего художник. И эта фигура, как бы сейчас сказали, культовая для архангельского Бе- ломорья, Мезени, где Аввакума, по сути, своим счи­ тали, его с юношеских лет занимала, влекла. Да не просто влекла — восхищала! Причину особого отно­ шения к мятежному протопопу он очень четко опре­ деляет в «На костре моего греха»: «Как когда-то стоял человек перед широкой рекой («Реве та стогне...»), перед необозримостью моря, так сегодня он стоит, пораженный, перед космосом — уже есть возможность ступить через грань, но еще не поборото ощущение пугающей несоразмерно­ сти, несоизмеримости. Но был, был задолго до нас человек, для которо­ го завеса между земным, реальным и потусторон­ ним, тоже реальным миром была весьма неплотной. Битый на Енисее, пешком прошедший Байкал, со­ жженный на берегу Ледовитого океана, он не только сознавал себя частью космоса, но и отразил это с по­ разительной силой в своих неистовых писаниях. Протопоп Аввакум. Мы сегодня стоим у порога, который был для него порогом почти обыденным. И лишь сейчас писатели мира начинают подсту­ паться к задаче, которую блестяще, как писатель, решил Аввакум три века назад. Конечно, были после него еще и гениальные стихи великого в своих пред­ чувствиях и ощущениях поэта — «Выхожу один я...», но это, так сказать, в иной плоскости. Для меня очевидно влияние Аввакума не только на судьбу моей родной Семжи, но и на характеры сем- жан в течение всех последующих веков. Я уже гово­ рил как-то, что, по преданию, семжане пожертво­ вали на пропитание ссыльному протопопу семужью тоню на Подпыесском, всего лишь в нескольких кило­ метрах от межевых, между Мезенью и Семжей, зна­ ков, — это и сегодня одно из самых семужьих мест на семженских берегах. Остался и до сих пор стоит на Подпыесском, на угоре, крест, поставленный, по преданию, самим Аввакумом...» Да, Аввакум и увлекал, и восхищал, это видно и по ранним масловским вещам, и по публицистике. 56 Под сенью Трифона | № 1 (9) 2017