Под сенью Трифона. 2016, № 1 (8).

рит писатель. «И все, кто не вернулся с войны в мою родную деревню, — мне родня, все их сыновья — друзья мои, и награди меня, разум, силой, чтобы сдержать грешное и пристрастное это перо, ибо ка­ жется: погибло, потеряно несправедливо много!., но кто назовёт другое место, по которому не прока­ тилась война, но которое бы такой процент мужи­ ков отдало Родине, как Вологодчина, да Архангело- городчина, да иже с ними?.. Так и наше Поморье: от весла-паруса шли поморы на передовую и горды были, когда, по неведению, к сибирякам их причис­ ляли». Боль за каждого, сострадание, соборность: горе каждого и сопричастность этому горю звучит в этих строках. Выстоять, выжить, победить помог­ ла вера — вера в себя, в окружающих людей, в бу­ дущее России, исстари свойственные русскому на­ роду: «Ломало народ наш всякое горе, ломает оно и теперь, подчас крепко, а всё же в нём ещё много сил, и хватит их на столько, чтобы быть поистине великим народом», — писал о поморах С.В.Макси- мов [5. С..48]. Для русского человека нет чужого горя. В услови­ ях всеобщей трагедии забываются все обиды, уни­ жения, остаётся одно — стремление людей к едине­ нию, соборность. В тяжком сорок четвёртом приютила Сусан­ на переселенцев из Мордовии: Евфросиньюшку с четырьмя детьми, поселила в лучшую комнату — светлую горницу. А как же иначе? — Всё лучшее — гостю, тому, кто нуждается в помощи. Бахилы свои дала переселенке, чтобы та могла собирать в от­ лив рыбу. Делилась последним (подарки-гостинцы, пусть простенькие, а приготовит для ненки, приез­ жавшей за молоком и сметаной). Вот и Евфросинь- юшка, потонувшая по своей вине во время поис­ ка на берегу рыбы-пинагора, в последнюю минуту думает не о себе, а о детях своих, чтоб с голоду не умерли, и о чужом добре. Погибая в голомя, сня­ ла бахилы, связала их. «Хороша была жёнка Фро­ ся. Наверно, когда всё кругом затопило, может, на каком-ле большом камню уж и к смерти пригото­ вилась, сняла она, видно, бахилы, прихватила их к пинагорьей ноше да так всё увязала, чтобы песок в бахилы не набился, чтобы не заякорило где посре­ ди берега, а в заплёсток выкинуло. С разумом баба была, до последнего с разумом» [2. С.64]. Сусанна после её гибели приняла чужих детей как своих. Больная (с трудом могла дойти только до почты), все заботы о детях взяла на себя. Все мысли её об одном: «Как-то дети без неё останутся? К кому прислонятся?.. Детдома не миновать... » Испытала Сусанна и чувство греха — подняла чужое (см. текст, с. 66-67.) Чаёвницей смолоду была Сусанна: «от питья духовитого силы в трудах при­ бывало». И самовар, теперь потухший, как «поту­ хающая» сейчас жизнь старухи, всегда был начи­ щен, а чайник для заварки ополоснут, протёрт на­ сухо тряпкой... Непреодолимое желание испить чаю, чтобы силы появились, когда узнала, что млад­ шенький жив, оправдание перед собой: «Не мно­ го и нать мне — на один-то чайник. А остатки сне­ су. Отдам. За одну-то заварку корить, может, и не станут» [2. С.67]. «Разве не поднимется она на ноги, как прежде поднималась, — только налей ей чаш- ку...Бог ты мой!..» [2. С.69]. Но русский человек жить в грехе не может. И Су­ санна, вроде и не чужое взяла — подняла кем-то об­ роненную пачку чая, но стыд за содеянное и рас­ каяние не покидают её: «Осподи! До чего я дошла! 56 Под сенью Трифона | № 1 (8) 2016