На страже Заполярья. 1949 год. Апрель.
I 6 апреля ТЭ4Э г., № 80 (3385). / Н А' С Т Р А Ж Е З А П О Л Я Р Ь Я ВЕЛИКИЙ ПИСАТЕЛЬ СОВЕТСКОГО НАРОДА «По силе своего влияния на русскую лите ратуру Горький стоит за такими гигантами, как Пушкин, Гоголь, Толстой, как лучший продолжатель их великих традиций в наше время. Влияние художественного слова Горь кого на судьбы нашей революции непосредст веннее и сильнее, чем влияние какого-либо Вся наша страна недавно отметила 81.ю годовщину со дня рождения выдающегося пролег'арского писателя, основоположника новой социалистической литературы, неуто мимого борца за народное счастье Алексея Максимовича Горького. Пламенный патриот своей Родины, ге. ниальный художник слова, критик и публи. цист- Максим Горький всю свою жизнь от. дал борьбе за торжество коммунизма. В незабываемых художественных произведе. ниях запечатлел он жизнь нашего народа, его мЫСЛй и чаяния. Каждая страница его литературного наследства призывает к борьбе против темных сил реакции, против империализма. И нет на земном шаре че. ловека, который бы не знал Максима Горь. кого *— гордого буревестника революции, не читал его вдохновенных произведений, котомке учат жизни и борьбе. Максим Горький был великим гумани. стом и поборником мира. Он призывал всех деятелей науки и искусства к непримири мой н беспощадной борьбе против империа. лкзма, против поджигателей войны. «С кем вы; мастера культуры?» — обращался ГорькКЙ к Ним и призывал их встать в ря. ды бо]ЩОВ за свободу и счастье человече. •стка, за его прогресс и творческое созида. ние. -.* ‘ Всего атого не могли не заметить враги советской культуры — безродные космо политы, ныне разоблаченные буржуазные эстеты — юзовские, гурвичи н другие. Они стремились всячески оклеветать нашего любимого Горького, опорочить его лучшие произведения. Но беспачпортные бродягИ. антипатрноты просчитались! С них сорваны маски, и они будут окончательно разгромле. ны народом. А Горький с нами! Его литера, турио* наследство идейно вооружает нас, помогсет в успешном строительстве вели, чесгвелного здания коммунизма. И сегодня, когда черные силы реакции бряцают оружием, готовя новую войну про. ткв страны Советов, все передовое челове. чество, вое деятели мировой культуры еле. дуют призыву великого гуманиста Горь. кого — Дружно и организованно встают в ряды борцов за мир, беспощадно разобла. чают поджигателей войны из лагеря англо. американского империализма. другого нашего писателя. Поэтому именно Горький и является подлинным родоначальни ком пролетарской, социалистической' литера туры в нашей стране и в глазах трудящихся всего мира». В. М. м ол от ещ .* А. ЛГ. ГОРЬКИЙ П Е С Н Я \ . О С О К О Л Е «Высоко в горы вполз У ж и лег там в' сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море, «Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем ды шали в небо, и бились волны внизу о камень... ' 1 «А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стре- МЙЛея навстречу морю, гремя камнями... «|Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя. «Вдруг в то ущелье, где У ж свернулся, пал *с 1№ба Сокол с разбитой грудью, в крови на перь ях... i «С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый камейь... «У ж испугался, отполз проворно, но скоро по нял, что жизни птицы — две-три минуты... «Подполз он ближе к разбитой птице и проши пел ей прямо в очи: * ’ V t 'i ^ . i «— Что, умираешь? • «— Да, умираю! — ответил Сокол, вздохнув глубоко. — Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо... Ты не увидишь его так близко!.. Эх, ты, бедняга! « — Н у, что же — небо? — пустое место... К а к мне там ползать? Мне здесь прекрасно... тепло и Сыро! «Так У ж ответил свободной птице и усмехнул ся в душе над нею за эти бредни. «И так подумал: «летай иль ползай, конец изве стен; все в землю лягут, все прахом будет...». «Но Сокол смелый вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повел очами. г •«Сквозь серый камень вода сочилась, н было душно в ущелье темном и пахло гнилью. «И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы: * «— О. если б в небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы я... к ранам груди и... захлебнулся б моей он кровью! О, счастье битвы!.. «А У ж подумал: «должно быть, в небе и в са мом деле пожить приятно, коль он так стонет!..». «И лредложил ои свободной птице:—«А ты под винься на край ущелья и вниз бросайся. «Быть может, крылья тебя поднимут и пожи вешь еще немного в твоей стихии». «И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к об рыву, скользя когтями по слизи камня. «И подошел он, расправил крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и — вниз скатился. «И сам, как камень, ркользя по скалам, он быст ро падал, ломая крылья, теряя перья... «Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море. «А волны моря с печальным ревом о камень би лись.." И трупа птицы не видно' было в пространстве... " * • - ~ - морском' I I . «В ущелье лежа; У ж долго думал б смерти п т й ч цы, о страсти к небу. «И вот взглянул он в ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье. i «— А что он видел, умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полетам в небо?. Что им там ясно? А я ведь мог бы узнать все это, взлетевши в небо хоть не надолго. «Сказал и — сделал. В кольцо свернувшись^ он прянул в воздух и узкой лентой блеснул на солнце, «Рожденный ползать — летать не может!.. За быв об этом, он пал на камни, но не убился, а рас смеялся... 1 «— Так вот в чем прелесть полетов в небо! Опа ■— в паденьи!.. Смешные птицы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной. Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство своих желаний и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы!.. Но не обманут теперь уж больше меня их речи! Я сам все знаю! Я — видел небо... Взлетел в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те;, что зёмлю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье — землей живу я. «И он свернулся в клубок на камне, гордясь со бою. «Блестело море все в ярком свете, н грозно вол ны о бер.ег бились. «В их львином реве гремела песня о гордой пти це, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни: «Безумству Храбрых поем мы славу^. «Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О* смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кро вью... Но будет время — и капли крови твоей горя чей, как искры, вспыхнут во мраке жизни, и МНОГО смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света! «Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призы вом гордым к свободе, к свету! «Безумству храбрых поем мы песню!..». л : м . г о р ь к и й Город Желтого Дьявола ..Лад океаном зг землею висел туман, густо смешанный с дымом, мелкий дождь леийво падал ка темные здания города и мутную воду рейда. У бортов парохода собрались эмигран ты, молча глядя на все вокруг пытливыми глазами надежд и опасений, страха и ра дости. — Это — кто? — тихо спросила де вушка полька, илумленпо указывая па статую Свободы. Кто-то ответил: . — Американский бог... Массивная фигура бронзовой женщины покрыта с ног до головы зеленой окисью. Холодное лицо слепо смотрит сквозь туман в nyciSbimo океана, точпо бропза ждет о&шца, чтобы оно оживило ее мертвые глаза. Под ногами Свободы — мало земли, она кажется поднявшейся пз океана, пье дестал ее— как застывшие волны. Ее ру ка, вьгеоьо поднятая над океаном п мачта ми судов, придает позе гордое величие и красоту. Бажеггся — вот факел в крепко сжатых пальцах ярко вспыхнет, разгонит серый дым и щедро обольет все кругом горячим, радостным светом. А кругом ничтожного куска земли, па котором она стоят, скользят по воде океа на, как допотопные чудовища, огромные железные суда, мелькают, точно голодные хищники, маленькие катера. Ревут сире ны, подобно голосам сказочных гигантов, раздаются сердитые свистки, 1 *ремят цени якорей, сурово плещут волны океана. Все вокруг бейаит, стремится,' вздраги вает напряженно. Винты п колеса парохо дов торопливо бьют вщу — опа покрыта желтой пеной, взрезана морщинами. И кажется, что все — железо, камни, вода, дерево — полно протеста против без солнца, без песеп и счастья, в ену тяжелого труда. Все стонет, воет, скрежещет, повинуясь вате какой-то тайной силы, враждебной человеку. Повсюду па груди воды, изрытой п разорванной желе зом, запачкаппой жирными пятпамп неф ти, засоренной щепамп п стружкамп, со ломой и остатками пищп — работает не видимая глазом хоиодпая п злая сила. Она сурово и однообразно дает толчки всей этой необ’ятной машине, в ней корабли и доки — только маленькие части, а чело век — ничтожный винт, невидимая точка среди уродливых, грязных сплетений желе за, дерева, в хаосе судов, лодок и ка!ких-то плоских барок, нагруженных вагонами. Ошеломленное, оглохшее от шума, задер ганное этой пляской мертвой матери дву ногое существо, все в черной копоти и масле, странно смотрят на меня, сунув ру ки в карманы штанов. Липо его замазано густым налетом жирной грязи, н не глаза яямго человека сверкают на нем, а белад кость зубов. люди. Город ревет и глотает их фрого за другим ненасытйой пастыо. Одни из героев опустали рул , другие подпяли их, (протягивая над плевами людей, предостерегая: — Остановитесь! Это не жизнь, »то безумие... Все опи —1лишние в хаосе улйной жпзнн, все не на месте в диком рёве жад ности, в тесном плену угрюмой фантазии из камня, стекла п железа. Однажды ночью они все вдруг сойдут с Пьедесталов п тяжелыми шагами оскор бленных пройдут по улицам, унося тоску своего одиночества прочь из этого города, В поле, ще блестит луна, есть воздух и тихий покой. Когда человек всю жизнь трудился на благо своей родины, он этим, Несомпенпо, заслужил, чтоб после смерит его оставили в покое. \ жизни пл По тротуарам спешно идут люди туда я сюда, по всем направлениям улиц. Их вса сывают глубокие поры каменных стен. Торжествующий гул железа, громкий вой электричества, гремящий шум работ по устройству повой сети металла, Новых стен из камни — все это заглушает голо са людей, как буря в океане — крики шгпц. Лппз людей неподвижно спокойны —■) должно быть никто из них не чувствует несчастья быть рабом жизни, пищей горо да-чудовища. В печальном сазйягйетш они считают себя хозяевами своей судь бы — в глазах у них, порою, светятся сознание своей независимости, но, ЬиДймо» им непонятно, что это только независи мость топора в руке плотника, молотка в руке кузнеца, кирпича в руке невидимого каменщика, который, хитро усмехаясь, строит для всех одну огромную, но тес- пуго тюрьму. Есть много энергичных лиц, по па каждом лице прежде всего вВДШь зубы. Свободы внутренней, свободы духа него и все. что ему мешает жить — долж но быть уничтожено.- Люди в домах городз ЛСелтого Дьявола спокойно переносят вое, что убивает чело века. •■- • .X ' I v Медленно ползет судно среди толпы дру- № судов. Лица эмигрантов стали странно серы, отупели, что-то однообразно-овечье покрыло все глаза. Люди стоят у борта и безмолвно смотрят в туман. А в пей рождается, растет нечто непо стижимо огромное, полное гулкого ропота, оно дышит навстречу людям тяжелым, пахучим дыханием, н в шуме его слышно чяго-то грозное, жадное. Это — город, это — Пью-Порк. Па бе регу стоят двадцатиэтажные дома, без молвные и темные «“скребницы неба». Квадратные, лишенные желания быть кра сивыми, тупые, тяжелые здания поднп маются вверх угрюмо и скучно. В каждом доме чувствуется надменпая кичливость своего высотой, своим уродством. В окнах нет цветов и пе видно детей... Издали город кажется огромной^ че люстью, с неровными, черными зубами. Он дынгит в nq5o тучами дыма и сопит, как обжора, страдающий ожирением. Войдя в пего, чувствуешь, что ты по пал в желудок из кампя и железа, в же лудок, который проглотил песколько мил лионов людей н растирает, переваривает их. Улица— скользкое, адчпое горло; по не му куда-то вглубь плывут темные куски пищи города— живые люди. Везде — пад головой, под ногами п рядом с тобой жи вет, грояочет, торжествуя свои победы, яелеео. Вызванное к жизни силою Золота, одушевленное им, оно окружает человека caweft паутицой, глушит его, сосет кровь и мозг, пояжрает мускулы п нервы и растет, растет, опираясь на безмолвный камень, все шире раскидывая звенья сво ей цешь Как огромные черви ползут локомотивы, влача за собою вагоны, крякают, подобпо жирным уткам, рожки автомобилей, угрю мо воет электричество, — душный воз дух напоен, точно губка, влагой, тысяча ми ревущих звуков. Придавле5шый к это-, му грязному городу, испачканный дымом фабрик, он неподвижен среди высоких степ, покрытых копотню. На площадях и в маленьких скверах, где пыльные листья деревьев мертво ви сят на ветвях, — возвышаются темные монументы. (Их лица покрыты толстым слоем грязи, глаза их, когда-то горевшие любовью к родине, засыпаны пылью горо да. Эти бронзовые люди мертвы п одиноки в сетях многоэтажных домов, опи кажутся карликами в черной тенп высоких степ, они заплутались в хаосе безумия ввкруг них, остановились н, полуослепленные, грустно, с болью п сердце смотрят на жадную суету людей у» ног их. Люди, маленькие, черные, суетливо бегут мимо монументов, и никто нс бросит взгляда иа лицо героя. Ихтиозавры капитала стерли из памяти людей значение творцов свобо ды. Кажется, что бронзовые люди охвачепы одной и той же тяжелой мыслью: — Разве такую жизнь хотел я создать? (Вокруг кипит, как суп на плите, лихо радочная жизнь, бегут, вертятся, исчеза ют в этом кипепии, точпо крупинки 5 бульоне, как щенки в море, маленькие — по светится в глазах людей. И ЯТа энергия без свободы напоминает хЬЛодный блеск ложа, который еще не уевелй исту пить. Это — свобода слепых орудий в руках Желтого Дьявола — ЗолоТа. Я впервые вижу такой чудовищный го род, и пикогда еще люди в» казались мне так пичтожны, так оорабощены. И в то же время я нигде не вЗДеяал йх такими трагикомически довольными собой, каковы опп в этом жадном и грязном же лудке обжоры, который, впал от жадности в идиотизм и с диким ревом скота пожи рает мозги и первы...’ О людях — страшно и больно говорить. Вагон «воздушной дороги» о воем и гро хотом мчится по рельсам, между стен донов узкой улицы, на высоте третьих этажей, однообразно опутанных решетками желез ных балконов и лестниц. Окна открыты, х почти в каждом из них — фигуры людей. Одни — работают, что-то шьют или счи тают, наклонив головы нал конторками, другие просто сидят у окоп, лежат грудью на подоконниках и смотрят на вагоны, каждую минуту пробегающие мимо их глаз. Старые, молодые и дети — асе одинаково безмолвны, однообразно спокойны. Привык ли к этим стремлениям без цеди, привыкли думать, что тут есть цель. В главах — нет гнева против владычества железа, нет не пависти к его торжеству. ЯелькАййё fca гопов сотрясает стены домов, — вздраги вают груда женщин, головы мужчин; на решетках балконов валяются тела детей и тоже дрожат, привыкая принимать эту от вратнтелыгую жизнь как должное, иеиз бежное. В мозгах, которые всегда встря хивают, вероятно, невозможно мысли пле сти свои смелые, красивые кружева, не возможно родить живую, дерзкую 1 гёЧТу. Вот промелькнуло темное лицо старухи в грязной кофте, расстегнутой па груди Уступая дорогу вагопам, замученный, от равленный воздух испуганно бросился окна, седые волосы на голове старухи за трепетали, точно крылья серой игицы. Она закрыла свинцовые, погасшие глаза. Ис чезла. В мутпых внутренностях комнат мель кают железные прутья кроватей, покрытых лохмотьями, грязная посуда и об’едки нищи на столах. Хочется увидеть цветы на ок нах, шцешь человека с книгой в руке. Стены льются мимо глаз, точно расплав ленные, они текут грязным потовом на встречу, в быстром беге потока тяНжтйОtfio- ношатся безмолвные люди. Лысый череп тускло блеснул за стеклом, покрытым слоем нылп. Оп однообразно ка чался пад каким-то станком. Девушка, ры жеволосая н тонкая, сидит па окне и вя жет чулок, считая темными главами догли. Ударом воздуха* ее качнуло внутрь комна ты, — она не отвела глаз от работы, не поправила платья, развеянного вет^Ш. Два мальчика, лет по пяти, строят па балконе дом из щепок. Ои развалился от сотрясе ния. Дети хватают маленькими лапами тонкие щепы, чтобы они пе упали на ули цу сквозь отверстия в решетке балкон^, — и тоже пе смотрят па причину, помешав шую их задаче. Еще и еще лица, <щю 5а другим, мелькают в окнах, точно осколки чего-то одного — большого, но разбитого в ничтожные пылинки, растертою В Д ресну. (Гонимый -бешеным бегом вагонов, вОЗДУХ развевает платье и волосы людей, бьет ЁШ в лицо теплой, душной волной, «якает, вгоняет пм в уши тысячп звуков, Gpocfc* в глаза мелкую, едкую пыль, слепи*, оглу шает протяжным, непрерывно воВДЛм звуком... Живому человеку, который мыслит, со здает в своем мозгу мечты, Картоны, обра зы, родит желания, тоскует, хочет, отри цает, ждет, — живому человеку этЪгг дий|| вой, визг, рев. эта дрожь камня степ, трусливый ■дро^зг стекол в оитал — все это ему мешало бы. Возмущенный, он вы шел бы пз цома п сломал, разрушил эту мерзость — «воздушную дорогу»; он за ставил бы 'замолчать нахальный вой же леза, он — хозяин жизни , жизнь — для Внизу, под железной сетью «воздушной дороги», в пылп и грязп мостовых, без молвно возятся дети, — безмолвно, хотя опи смеются н кричат, как. дети всего ми ра, но голоса их тонут в грохоте пад ними, точпо капли дождя в море. Они кажутся цветами, которые чья-то грубая рука вы бросила из окон домов в грязь улицы. Пи тая свои тела жирными испарениями горо да, опи бледны н желты, кровь пх отрав лена, нервы раздражены зловещим криком ржавого металла, угрюмым во:м порабо щенных молнии.. Разве из этих детей вырастут здоровые, смелые, гордые люди? — спрашиваешь се бя. В ответ отовсюду скрежет, хохот, злой визг. Ва/гоны несутся згимо Ист-Сайда, квар тала бедных, компостной ямы города. Глу бокие канавы улиц, ведущие людей куда- то в глубины города, где — представляет ся уму — устроена огромная, бездонная дыра — котел нли кастрюля, — туда стекаются все эти люди, ц там из них вываривают золото. Канавы улиц кишат детьми. Я очень много видел нищеты, мне хоро шо знакомо ее зеленое, бескровное, костля вое лицо. Ее глаза, тупые от голода и го рящие жадностью, хитрые и мстительные или рабски покорные и всегда нечеловече ские, я всюду вицел, но ужас нищеты Ист-Сайда мрачнее всего, что я знаю. •В этих улицах, набитых людьми, точ но мешки крупой, дети жадно ищут в ко робках с мусором, стоящих у папелей, за гнившие овощи и пожирают их вместе о плесенью тут же, в едкой пыли и духоте. Когда они находят корку загнившего хлеба, Она возбуждает среди пих дикую вражду; охваченные желанием проглотить ее, опи дерутся, как маленькие собачонки. Они покрывают мостовые стаями, точно прожорливые голуби; в час ночи, в два и позднее — опи все еще роются в грязи, жалкие микробы нищеты, живые упреки жадности богатых рабов Желтого Дьявола. Па углах грязных улиц стоят какие-то печи или жаровни, в них что-то варится, пар, вырываясь по тонкой трубке на воз дух, свистит в маленький евнеток на кон це ее. Тонкий, режущий ухо, свист проры вает своим дрожащим острием все звуки улиц, он тянется бесконечно, как ослепи тельно белая, холодная нить, он закручи вается вокруг горла, путает мысли в голо ве, бесит, гонит куда-то и, пе смолкая ни на секунду, дрожит в гнилом запахе, по жравшем воздух, дрожит насмешливо, злоб но пронизывая эту жизнь в грязи. •Грязь — стихия, она пропитала; собою все: стены домов, стекла окон, одежды лю дей, поры их тела, мозги, желания, мыс-» ли...- В этих улицах — темные впадины две рей подобны загнившим ранам в камне стен. Когда, заглянув в них, увидишь гряз ные ступели лестниц, покрытые мусором, кажется, что там, внутри, все разложилось и гнойно, как во чреве , трупа. А люди представляются червями...- Высокая жешцпна с большими темными глазами стоит у двери; па руках у нее ре бенок, се кофта расстегнута, бессильно по висла длинным кошелем ее синяя грудь. Ребенок кричит, царапая пальцами вялое, голодное тело матери, тычется в него ли цом, чмокает губами, па минуту умолкает, вновь кричит с большей силой, бьет руками и ногами грудь матери. Опа стопт, точно каменная, и глаза ее круглы, как у совы— они смотрят упорпо в охну тотсу перед собой. Чувствуешь, что этот взгляд не мо жет нидеть ничего, кроме хлеба, (tea плот но сжала губы и дышит носом, ноздри ее вздрагивают, втягивал пахучий, густой воздух улицы; этот человек живет воспо минанием о пище, проглоченной пм вчера, мечтой о-куске, который он, может быть, с’ест когда-нибудь. Ребенок кричит, судо рожно подергиваясь маленьким, жеятым тельцем, —- она пе слышит его криков, пе чувствует ударов... Старик, длинный и худой, с хищным ли цом, без шляпы на седой голове, прищурив красные веки больных глаз, осторожно роется в куче мусора, отбирая куски угля. Когца к пему подходят, он пеуктюже, точно волк, поворачивает туловище и что-то го ворит. Юноша, очень бледпый п худой, опи раясь па столб фонаря, смотрит серьин глазами вдоль улицы и по временам встря хивает курчавой головой. Его руки засуну ты глубоко в карманы брюк п судорожно шевелят там пальцами. Здесь, в этих улицах,- человек замелен, слышен его голос, озлобленный, раздражен ный, мстительный. Здесь у человеку егсть лицо — голодное, возбужденное, тоску ющее. Видно, что люди чувствуют, замет но, что они думают. Они кишат в грязных канавах, трутся друг о друга, точно сор в потоке мутной воды; их кружит п вергят сила голода, оживляет острое желание с’есть что-нибудь. В ожидании пищи, в мечтах о наслаж дении быть сытыми, они глотают насы щенный ядами воздух, и в тачных ’глуби нах их душ рождаются острые мысли, хитрые чувства, преступные желания. Они подобны болезнетворным микробам в желудке города, и будет время, когда они отравят его теми же ядами, которыми он так щедро питает их теперь! •~ Юноша у фопаря время от времени встряхивает головой, крепко стиснув го лодные зубы. Мне кажется, я понимаю, о чем ои думает, чего он хочет — иметь огромные^ руки стралшой силы и крылья за спиной он хочет, мне кажется. Это для Того, чтобы одпажды днем подняться пад городом, опустить в него руки, как .два (Окончание см. на 4-й стр.).
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTUzNzYz