Карело-Мурманский край. 1929, N8-9.
32 КАРЕЛО-МУРМАНСКИЙ КРАЙ № 8—9 „В е т е р а н“ (Рассказ) Уже третье рож дество проводил молодой Аскола в финской армии. Но сказать, что оно последнее, он еще не мог. Холод мучил его на полу арестной камеры, где он лежал, укутавшись в простыню и одеяло , словно мумия. — Дежурные, сволочи, поленились истопить печь. Тускло и желтовато блестела электрическая лампочка, освещая помещение с его скудным инвентарем: в углу стояла плевательница, над ней полка и на ней библия. На улице рождественская ночь. В казармах вид нелись огоньки и доносился шум солдат, праздно вавших рождество, как могли и умели. Из щелей камеры выползали клопы, красные и плоские: Аскола не мог заснуть. Он вспомнил, что сейчас рождественская ночь, вспомнил род ной дом, маленький и далекий, вспомнил старуху - мать и сутулого от работы отца. Может быть они только что выпили кофе из черного от сажи кофейника и ложились спать. Может быть они вспоминают единственного сына, который прово дит в армии уже третье рождество, и которого наверное никогда оттуда не выпустят. Что-ж , зато он выслужится перед отечеством. * * * В один из июльских дней пришел Аскола в к а зарму. Солнце светило и пыль поднималась вверх. Он был худощавый, кудрявый парнишка, у ко то рого в жилах текла молодая и беспечная кровь вольного человека. Правда, эти признаки воль ности пока проявлялись в умении выпивать, играть в карты и отпускать хлесткие, заковыристые сло вечки и ругательства. Всем своим существом он чувствовал, что его будущее несомненно убьет его прежние привычки и вместо свободы , его ждет заключение. И вот он стоял здесь, засунув руки глубоко в карманы и смотрел, как на расстеленной перед ним желтой палатке выростала целая гора всевозможной дре бедени. Он удивлялся, что мож ет делать человек с таким количеством вещей, и хвастался, что он только сейчас получил в свое распоряжение больше имущества, чем когда-либо. — Ну, вот, барахла хватит! — сказал он и с тр е ском бросил свой узел около шкафа. Лица у многих молодых людей сделались се рьезными и кислыми, когда они завернули в узел свои вещи и начали облачатся в казенную форму. Они думали о тех мучениях и трудностях, кото рые придется переносить в этой форме, прежде чем они получат обратно те самые узлы с граж данским платьем, которые они только что сдали. Аскола выразил свои мысли следующей фразой: — В прошлом году на заработках Л есотрест требовал очень многого, но это заведение требует пожалуй еще большего... Аскола был теперь новобранцем в финской армии. Он не мог понять, почему люди здесь должны стоять столбами, почему низшее начальство часами устраивало равнение, будто здесь необходимо было стоять бог весть сколько времени. Без конца кричат в конце шеренги: — Эй, ты, кривопузый, немного вперед! — Назад! — Ну, вот так... — Разойтись! Созданный с таким трудом строй моментально рассыпается. Аскола не мог понять, почему по стели должны быть совершенно прилизаны, без единой складки и концы простынь прямой ли нией пересечь всю комнату. Его постель летала не раз на пол.— „Подбери ее потом оттуда покорно, без ругани, и сделай ее гладкой и ровной! “ Когда постель, наконец, принимали, он похва ливал ее: — Вот так! Так тебе нужно вытягиваться! В т а ком виде ты и господам нравишься!.. Потом ему крикнули: смирно!! И вот он стоял, ноги рядом, руки необычным крючком, перед дру гим человеком, которому две или три белых т е семки на погонах дали необычную власть и силу. Он мог кричать и заставлять его делать, что угодно и Аскола не смел ни единым словом воз раж ать ему. Он мог заставить Асколу кувыр нуться головой в отхожее место, а ты — марш! и никаких разговоров. Привыкнув к свободной жизни, он чувствовал в будущем рабство и лишения. Все это мучило его и он осклабясь говорил: — Я долго в этом заведении служить не буду. Как получу три с половиной сотни дней, сразу уйду... С тех пор прошло два с половиной года, а он все время служил в армии. Когда прошло несколько недель после его при хода в армию, начался многодневный маршевый переход в летний лагерь. О, этот марш! На пле чах тяжесть, пот льется потоками, на ногах пузыри от неудобных сапог. Пыль поднималась тучами, песок скрипел в зубах, когда он вдыхал в себя раскаленный воздух. Усталость давала себя знать. Иногда Аскола сомневался дойдет ли он до того телефонного столба, что виднеется впереди. Но все-таки он шагал километр за километром в по луобморочном состоянии вместе со своим отделе нием, кототорое едва двигалось среди пыли. Этот переход его страшно разозлил. Неужели из них хотят воспитать верных сынов отечества именно таким образом? Все эти молодые солдаты марши ровали вперед с песнею на устах, но с прокля тиями в сердцах. И тогда Аскола придумал по его мнению очень , заковыристую фразу, потому что обычная ругань не облегчала души: — Чертовы тысячи придорожных елей и на каж дой игле сам сатана! Началась лагерная жизнь в песчаной, хвойной пустыне. На желтом бесплодном плацу, под ж а р ким летним солнцем Аскола скучал и страдал на трудных занятиях. — Смирно! — Равнение! — Кругом!
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTUzNzYz