Зиланов В. Дети войны о войне. Москва, 2020.

куски поменьше и сосал их лёжа на спине, чтобы не так текла слюна. Но днём после третьей ночи моё воровство открылось. Дядя Боря полез на антресоли за припасами и обнаружил плохо завязанный мешок с сахаром, а также прямые до­ казательства моего преступления: острые крошки сахара на одеяле, на котором я спал, и окровавленную наволоч­ ку. Дядя страшно кричал, называл меня гнусным вориш­ кой, недостойным не только находиться среди порядоч­ ных людей, но и жить на свете вообще. Он меня не бил, а продолжал ругать и меня, и моего беспутного отца, у которого только такой сын и мог вырасти. Отец тогда ещё был жив, воевал (дядя Боря имел от армии освобо­ ждение) и в 1943 году погиб, так и не узнав о моём позоре. При скорбном молчании тёти Сарры дядя приказал мне убираться восвояси, что я и сделал, забрав свою хлеб­ ную карточку. Возвращаясь через 67 лет к этой истории, я не могу обвинить дядю Борю в жестокости, ведь это я нарушил библейскую заповедь «не укради». Ну а как дядя соотнёс преступление и наказание, он, видимо, Все­ вышнему уже доложил. Думаю, скоро и я буду держать перед Богом ответ за то, что не устоял перед сладким со­ блазном, висевшим у меня над головой. Когда я вернулся домой, то пару дней чувствовал себя бодро, а потом стал впадать в какое-то оцепенение. С большим трудом вставал за водой и хлебом, много спал, прекратил очищать швы рубашки и вычёсывать голову. Я не знаю, сколько прошло времени, но однажды я вскочил с кровати и открыл дверь, в которую громко стучали. Очнулся я на узкой койке в большом зале, целиком за­ полненном такими же кроватями. Это был спецприёмник в Александро-Невской Лавре, куда солдатские бригады свозили ещё живых детей из заброшенных квартир. 25