Зиланов В. Дети войны о войне. Москва, 2020.

наш всеобщий символ блокады, то чечевица навсегда осталась только моим; она выразила собой всю радость и счастье еды... С мамой тётя Зина увиделась тогда в последний раз, а я с тётей встретился только после войны, когда вернул­ ся к ней из детского дома в Ленинград в 1945 году. С того памятного декабрьского дня мы с мамой вообще никуда из дому, кроме как за водой и за хлебом, не выходили. Шли только вдвоём, боясь, что один, если упадёт, то мо­ жет и не подняться. Но в самом конце февраля мама так ослабела, что выходить на улицу не могла, а только лежа­ ла и ждала меня. И тут неожиданно объявили, что на март хлебная нор­ ма для иждивенцев и детей увеличивается до 250 грам­ мов. Я принёс домой карточки и пытался объяснить маме, уже почти не встававшей с кровати, какая это радость — теперь мы будем жить! Она слабо улыбалась, всё гладила меня и что-то тихо говорила, говорила. 8 марта 1942 года она уже не проснулась. Были особые бригады, которые обходили комнаты и квартиры домов, улицы и переулки и подбирали погибших. Назавтра унес­ ли и маму, определив её на последний покой на Пискарёв- ском кладбище, справа по ходу, в огромном холме «Март 1942». Так я остался один, никому в принципе не нужный. Но это только на первый взгляд. Мама, уже с того света, существенно поддержала меня, даря мне каждый день марта свои 250 граммов хлеба. Потому я и выжил. Ко­ нечно, на апрель я получил карточку уже только на с е б я . В последний день марта я совершил поход на Васи­ льевский остров к тёте Зине. Она была жива, но всё вре­ мя только лежала, вконец ослабленная и ко всему равно­ душная. Она-то и посоветовала мне сходить к тёте Сарре с дядей Борей и, если примут, то остаться у них. Впервых числах апреля я так и сделал. 22