Скромный, Н. А. Перелом : роман в 4 кн. / Николай Скромный. - Мурманск : Релиз, 2003. - Кн. 4. - 369 ,[1] с.

Он встал, высокий, сутулый, и, горбясь от своего роста - точь-в- точь ссыльный Меншиков в березовском домишке, - ухватился руками за талию, несколько раз прогнулся - размял затекшую поясницу. - Рабство - это, полагаю, из той же литературы? - с любопытством глядя на него снизу, спросил Лушников. - Поэтический ноэль? - Но тут же под удивленно-тяжким взглядом Воротынцева поспешно согла­ сился: - Было, было. Не обошло Русь... Да где его, родный, не было? Коли ты знаток истории, то должен знать, что не далее полвека назад в просвещенной Англии, на фабриках, малолетних детей, не успевающих выполнить норму, надзиратели травили собаками. Этим деткам русское “рабство” в райское житье встало бы. А в Америке не позавчера ли работорговлю отменили? - спросил, но вновь, придавленный сверху, признал: - Было, было, куда от правды денешься. Ходили на поклон к правителям отцы наши, льстили, гнули шеи. Кто - во благо Церкви- матери, кто - из корысти, властолюбия. Господь им судья. Но смею напомнить тебе иное: одним из самых тяжких грехов, вопиющих к Небу о немедленном отмщении за них, есть грех отнятия хлеба у неимущего и удержания платы работнику. В каждом молитвослове об этом сказано, на отдельную страничку вынесено, как же ты? Спроси у него, - указал старик на бывшего учителя, - он подтвердит. А пра­ вители... на то они и поставлены от Бога, чтобы им подчиняться. В том греха ни иерарху, ни простому человеку нет. Ты-то небось до ареста верой и правдой служил? За честь считал безупречно выполнить приказ своего господина? - Господина? - в изумлении Воротынцев едва не стукнулся головой в потолок. - Что ты несешь, дед, какие господа при Советской власти! - Его, его, не спорь, Виталя! - обрадованно закричал с топчанчика Антипин. - Господин или товарищ секретарь - те же яйца, только в профиль! Давай, Петрович, - заерзал он, подбирая ноги и усаживаясь поудобнее, - продолжай доказательства! “А дед-то, пожалуй, прав, - тускло подумал Похмельный, вспомнив Карновича, его такой же властный голос, тяжелый в минуты гнева взгляд, невыносимое молчание, которым он изводил провинившегося подчиненного. - За честь, да еще какую!” Ободренный поддержкой, откуда он и ожидать не мог, Лушников продолжал: - Но позволь и мне спросить. Что делали вы, чутко слышавшие русскую литературу? Чем помогли ему вы? - кивнул он в сторону Терехова. - Кто это - мы? 137