Скромный, Н. А. Перелом : роман в 4 кн. / Николай Скромный. - Мурманск : Релиз, 2003. - Кн. 3. - 325 с.

двумя бутылками самогонки, предложил ей выпить. Она напрочь отказалась, и тогда он стал пить один: тремя жадными глотками осушил полкружки, брезгливо отдуваясь, накидал щепотьями полный рот капусты - все что она подала ему, - и еще налил. Она смотрела на него, молча слушала без прежней сестринской привязанности: стано­ вилась равнодушной к нему, к его поведению на людях, выходкам, все больше претила ей его злая болтливость, развязность во хмелю, выпя­ чиваемая враждебность к мужу. Слышала, что и среди местных не снис­ кал он себе уважения, даром что пошел в отца сноровкой, мастерови- тостью и считался одним из пострадавших от властей. Безразлична была и к нелюдимой, недалекой Антониде, с которой с ноября сошелся Иван, любившей его горячей, сумрачно-преданной любовью, какой любят беспутных мужей перестарки, дурнушки. Жили они в старенькой клуне: ее отец не пустил Ивана к себе: боялся быть обвиненным в родстве с высланным кулаком. Иван укорил тем, что, став председательшей, она забыла об отце, и тянул сейчас же проведать старика. Идти с пьяным не хотелось, но прав Иван: не бывает, отходит и от отца, хотя знает, что у него только и осталось в жизни света что она. Если Иван ушел в примаки, то к Лукьяну в опустелую мазанку пова­ дилась навещать “по-сусидски” да так в одно из навещений и осталась бобылка Огапья. Свою хатенку уступила чечену Садулаеву, а товаркам открылась: Лукьян сам предложил; что ж, она поживет, посмотрит, а не сживутся - ей горя мало: уедет к сыну, служившему, по его словам, “в органах” - лагерным вертухаем где-то под Магнитогорском. Антонида дичилась Леси, избегала ее. Гапка, наоборот, хотела бы “родичаться”, но никак не могла взять верный тон в общении с нею: вначале неумело и самонадеянно попыталась вести себя с материнской строгой требовательностью, но, встретив грубость ревнующей дочери, выросшей при вдовом отце, заговорила чуть ли не младшей подругой и опять не угодила Лесе льстивой робостью, угодливостью... По случаю траура бригады не работали, старый Гонтарь сидел дома. Он еще больше постарел, потемнел; стал молчаливее, даже с детьми. После осенних допросов, когда не чаял остаться в живых, совсем затих, безропотно выполнял самые бестолковые работы, которые по приказу райкомендатуры часто организовывали выселенцам коменданты, стал сторониться земляков, а в свободное время ходил к старику Мосию, учился у него катать поярковые валенки, в которых щеголяло все районное начальство.