Скромный, Н. А. Перелом : роман в 4 кн. / Николай Скромный. - Мурманск : Релиз, 2003. - Кн. 2. - 334 с.

Какой-то год назад среди этой желто-зеленой равнины - ныне сплошной, а тогда четко размежеванной - лежали и две десятины ов­ сов, принадлежавших Кожухарю лично. Теперь же поглядеть - и сле­ да не осталось: тихо ходящее под ветерком овсяное море, ни межей, ни знаков... Может, поэтому Петро время от времени разотрет в ладонях сорванный колос, ревниво взвесит сшелушенное зерно в горсти, а то украдкой и в рот ссыпет, и привычно озабоченный работой взгляд его нет-нет да и наполнится выражением тихой печали. Многого не понимает Кожухарь в коллективизации и в ближайшее время не ждет от нее ничего хорошего. Плохого - в любую минуту, хоть сейчас: примчит наметом верховой нарочный из Щучинской пря­ мо сюда, на поле, - и получай очередной приказ отвезти, привезти, отдать, принять либо опять занять... с концами; а хорошего - вряд ли. Может, где-то - где победнее - эта коллективизация и нужна, но не в здешних краях. Здесь она, пожалуй, даже вредна. Жили раньше без колхоза, и неплохо жили, жил, не жалуясь особо, и Кожухарь: объеди­ нил со своими пятью десятинами наделы жениных покойных родите­ лей и набралось у него за семь десятин. А что плохого? По крайней мере, тогда было ясно: будешь работать - будешь сыт и обут, не хочешь - получай что заработал. Случалось, конечно, всякое: весь годовой труд шел прахом от одного мгновенного пожара или недорода. Но в общем - и кто осмелится возразить? - хлеборобу всегда воздается по трудам его. Земля у Кожухаря не пустовала, каждый год успевал управляться, хотя и без всякой от родных помощи: жена - больна, родители - не­ мощны, дети - малы. Свиней хлебом не кормил: все, что снимал, вы­ возил в город на продажу. Кому? Да тем же рабочим. А вырученные деньжата до гроша уходили на одежку-обувку детворе, на покупку и ремонт инвентаря да на больницы и лекарства жене. Сейчас, не при­ веди Господь, случись беда какая - хоть караул кричи: за душой ни копейки нету. Дочерям в невесты скоро, а из приданого три платья стареньких да ленты выцветшие. Вот тебе и кулак, вот тебе и куркуль... Да, так и кричал ему Шевковец Корней в нынешнем злой памяти феврале. Что страху пережито в то раскулачивание! Ведь за малым не выслали. Тот же Татарчук, те же Плахота, Гриценяк, Семенюта, с кем столько выпито, переговорено, пережито, промолчали, когда Строков внес в страшный список и его фамилию. Даже Балясин, от которого никак не ожидал Петро, кому вообще не следовало участвовать в не­ 244