Смирнов (Семенов) В.П. Вызревание будущего. Дружба народов. 2019, №6, с. 225-237

228 Владимир Смирнов. Вызревание будущего разумное чувство меры. В средневековом же человеке не мера, а вера стала характернейшей чертой. Охваченность верой и волей к осуществлению «добра» —вот господствующая доблесть Средневековья. Лучшие умы становятся комментаторами Священного Писания — родника Божественного блага. Естествоиспытательские дарования находят себе место в алхимии, но даже и на ней виден яркий отпечаток «добротолюбия». Даже минералы, химические элементы, вовлеченные в химическую реакцию, делятся на «добрых» и «злых» в зависимости от их поведения в процессе соединения. Печать абсолютного «блага» поставлена и на исторических хрониках той поры: во главе любой из них помещены далекие евангельские события, призванные быть мерилом, своеобразной совестью дальнейшего повествования. А географические карты того времени, пренебрегая масштабами, помещают поближе к центру обязательную землю Господню, дабы она, будучи действительным центром христианского сердца, осеняла своим благим присутствием земли прочие, басурманские. Этический масштаб жизни становится, таким образом, руководящим, преобладающим масштабом Средневековья, и эту эпоху поистине можно назвать эпохой «добра». Не из-за мягкости тогдашних нравов, разумеется. Средние века были едва ли добрее языческих. Но подобно тому, как эпоха развитого язычества была признана нами эстетической из-за вездесущности эстетической меры, так и развитая эпоха Средневековья из-за главенствования этической меры должна быть признана этической. Но вот, перешагнув еще через тысячу лет, мы оказываемся уже в близком нам по духу Новом времени и вновь обнаруживаем смену культурообразующих ориентиров. Если христианский богослов Тертуллиан убежденно писал: «После Христа мы не нуждаемся в любознательности, после Евангелия мы не имеем нужды в исследованиях», то в устах человека Нового и Новейшего времени подобные фразы непредставимы. «Мыслю —значит, существую», — вот кредо француза Декарта, идеолога и глашатая новой, рационалистической эпохи. «Знание — сила», — вторит ему англичанин Фрэнсис Бэкон, обоснователь эмпирического метода познания, идеолог эксперимента. По словам известного культуролога Юрия Каграманова, после бесплодного надрыва религиозных войн, надолго скомпрометировавших религию, лучшие умы ищут спасения в науке. От фанатических страстей уходят в мир чистых истин математики и механической физики. Здесь нет обмана, нет произвола; здесь истина одна для всех. И разум, открывший новые миры умопостигаемых и все же реальных объектов, не только находит в их прохладном воздухе временное успокоение своей тоски по абсолютному, но и приходит к убеждению, что абсолютный ключ к тайнам бытия уже находится в пределах видимости. Весь мир и жизнь начинают мыслиться по образу математических величин и их материальных субстратов. Главной жизнестроительной осью становится «истина». Мир предстает перед человеком как объект, который можно и нужно разобрать на части, на элементы, и путем научного опыта изучить устройство природы, чтобы затем поставить ее на службу человеку. Общество XIX века уже до дна проникнуто уверенностью в конечной познаваемости мира: не сегодня, так завтра найдется инструмент, отыщется способ, и тайна обязательно падет перед пытливостью разума. Именно таким отношением к миру был вызван европейский расцвет экспериментальной науки и связанный с ним напор технической мысли, приведший в свою очередь ко всё нарастающему промышленному подъему, к машинному прогрессу, который нынче в своем усовершенствованном электронном варианте победно шествует по планете, подводя общий знаменатель не только под европейское и американское сообщества, но и под своеобразнейшие культурные конгломераты Востока. Соответственно меняется в Новое время и отношение к «красоте». Ее теперь рассматривают со стороны «истины», прикладывая к ней меру «истины», понятой как научный метод. С одной стороны, накапливается огромная масса искусствоведческой литературы, стремящейся «поверить гармонию алгеброй», рационализировать тайну творчества. Появляется специальная наука —эстетика, занимающаяся вычленением, определением «прекрасного». С другой стороны, множество экспериментов ставят