Семенов, В. П. Русский поэт Владимир Смирнов / В. Семенов // Мурманский берег : литературный альманах / Мурм. обл. писат. орг. [Союза рос. писателей ; ред.-сост. Б. Н. Блинов]. – Мурманск, 1996. – [Вып.] 3.

парадоксальной, меня тянуло что-нибудь этакое сказануть, да еще взбрыкнуть при этом рифмой и ритмом. Особенно в молодости. Володя же, не чураясь звучной современной рифмы, работал в рамках, однако, стиха традиционного, плавно текущего, и был лириком чистой воды. Даже в публицистике он не столько раздумывал, рассуждал, сколько скорбел или радовался, оценивая явление прежде всего этически, по показаниям души. Так и гянег сказать: православной русской души. Но правильно ли будет так сказать? Сейчас, в пору самоидентификации стран и народов бывшего Союза, активно за го во ри т об особости русской души, русского характера, пользуясь открывшимися закромами славянофильской и религиозной мысли “серебряного" века. Но характер народа не есть нечто незыблемое, раз и навсегда данное. Он был устойчив, пока его не растрясли, пока не разрушили его фундамента. А фундаментом русской души — той самой, о которой писали историки Соловьев и Ключевский, философы Бердяев, Булгаков, Розанов и др. — был патриархальный кресгьянско- православный уклад российской жизни, непрерывно действующий при формировании народного характера. Разфомив традиционную многочленную семью, взорвав церковь и приручив ее напуганные остатки, коммунистическое государство переместило тем самым формирование характера из лона семьи и церкви в горнило детского сада и безбожной школы. Завладев детьми — самым нежным и психологически податливым органом народа — большевики довольно быстро переиначили русский характер в советский. Если русский ребенок не мыслил себя некрещеным, то советский уже не мыслил себя вне пионерско-комсомольской организации. От православной русскости в нас осталось разве ч то эхо, передавшееся от бабушек с дедушками. Кому больше, кому меньше. Володе Смирнову — больше. Много больше. Удивляла его органическая незлобливость, всегдашняя готовность к примирению. Когда при нем люди, его товарищи, сиорили о чем-то, дня них принципиальном, и не могли договориться, Володя страдал. Сам, лично, он готов был согласиться и с теми, и с другими, лишь бы унять “волну”. И не то, что он был неразборчив, всеяден. По-моему, он просто чувствован высшую правду, по которой следует жить в согласии, перед которой меркли все наши споры, перед которой должны смолкать и раздоры семейные: 237