Романов, Б. С. Мои подлодки : рассказ // Наш современник. - 2001. - № 8.- С. 120-128.

колонн “Трудовой Москвы” , весь рейс устойчиво стояла праздничная погода, и немцы любили нас со страшной силой. В Эмдене, порту на Северном море через реку с Голландией, на военной верфи Тиссена впервые в ее истории стоял гражданский мурманский ледокол “Капитан Сорокин” , с капитаном которого, Эдуардом Тычиной, встретившись на приеме в ратуше, мы обнялись: когда-то мы вместе плавали на ледоколе “Мурманск”. Эдуард Вячеславыч менял первородную носовую оконечность своего “Сорокина” с ее классическими ледокольными очертаниями на какое-то сконструированное немцами и одобренное администрацией Севморпути совершенно немыслимое сооружение из пяти форштевней, долженствовавшее прокладывать широкую и светлую дорогу для всех судов в припайных, то есть примерзающих к побережью, льдах. Я нашел в этом некоторое несоответствие идее Общеевропейского дома: да, судно финской постройки, с немецким носом, но под командованием хоть и украинца, но все-таки русского капитана... Однако Эдик твердо заявил, что не собирается следовать в кильватер Горбачеву: кто бы что для него ни строил, ни реконструировал и ни предлагал, но управлять ледоколом он будет сам. На обратном пути в Киле (уже на Балтийском море) мы с ребятишками отправились, конечно, осмотреть грандиозный, как крематорий концлагеря, музей-мемориал немецким морякам, погибшим в обеих мировых войнах. Циклопическая, видная с моря краснокирпичная башня со смотровой площадкой наверху и обширными залами в подножии, где были представлены списки и модели всех без исключения погибших немецких кораблей и схемы всех более- менее значительных морских операций, а между всем этим и морем — белопесчаный пляж с яхт-клубами и кемпингами. У подножия башни, прямо на пляже — подводная лодка VII серии. Владивосток, где стоит С-56, недавно открыли, Североморск, где стоит лунинская К-22, атаковавшая линкор “Тирпиц”, принимает экскурсантов по пропускам. А тут шел международный поток. Пошли и мы. VII серия — это не просто волчьи стаи, это конец войны, большие лодки, на них существовали стационарные койки, даже каюты и полукаютки. Но экскурсовод со всей немецкой серьезностью как наибольшее достижение военного кораблестроения продемонстрировал нам гальюн с металлической дверью, как полагается, на задрайках, но с иллюминатором прямо на основательный трон- стульчак с пробковым сиденьем — знай наших, на таком серьезно посидишь — и торпедировать будешь серьезно. Она и торпедировала — последний неприятельский корабль на европейском театре военных действий — наш “большой охотник” — БО, кажется, № 925 американской постройки. Правда, торпедировала уже после войны, в конце мая или даже начале июня 1945 года, примерно там, где мы обеспечивали подъем С-80, торпедировала, можно сказать, для науки, в учебных целях, потому что североморцы вышли на первые после войны учения по поиску подводных лодок вероятного противника... Назидательный памятник воздвигли немцы на пляже в Кильской бухте! Но Кильский пляж случился у меня — подумать только! — через 19 лет, а тогда, в Айновском полигоне, после ритуала с соляркой, командир, покосившись на мои штиблеты, снова намекнул насчет “помыть ручки”. Видимо, он переживал из-за злополучной балластировки. Эх, командир, государев человек, то ли еще бывает в нашем прекрасном и яростном, по мнению Андрея Платонова, мире! “Чуть-чуть” на флоте не в счет, зато, если знаешь, на что и за что идешь, — и идешь! — все сквитается и в службу зачтется. И я пожелал командиру дослужиться как минимум до “черпака” (то есть до каракулевой шапки с козырьком — флотского эквивалента сухопутной папахи) и с благодарностью принял и исполнил (в одиночку) его предложение, с известной долей самоиронии полуугадывая то, что позднее однозначно сформулировал мурманский поэт Витя Тимофеев: “Непьющий писатель — это непогружающаяся подводная лодка” . Но это, как модно говорить на Москве, уже другой сюжет.