Рогожин, Н. Н. Литератор : документальные романы / Николай Рогожин. – Онега (Архангельская область) : Онежское книжное издательство, 2016. – 456, [3] с. : портр.

когда разомлевшая Наташка разоткровенничалась... В то лето Вовку пырнули ножом, - не зря были предчувствия, - но до больницы довезли, операцию сделали вовремя и брат только просил сотрудников, чтоб не говорили матери, - прямо-таки Долохов из "Войны и мира" после дуэли, - но мать не могла не узнать и долго потом укоряла своего старшего, за безрассудность и срамоту. Она тогда уже слыла одной из лучших санитарок больницы, на неё всегда можно было положиться, она убирала еще и в райисполкоме, в кабинетах райздрава. Потом, впоследствии, её работа там скажется на моей судьбе. Но я об этом тогда, в пору своего "страстного" лета, не мог и предполагать. Я лишь "довольствовался" тем, что оставался как бы в стороне от детских забав, без друзей и приятелей, с постоянными домашними заботами. Завидовал ребятам из пионерлагеря в Опытном, куда вырывался искупаться. Общался в основном с Виталиком, да ещё с его соседом Мишей. Тот мой новый "друг" мучил собак и кошек - привешивал их за веревку на сук дерева, а потягивал все больше, вниз. Бедное животное корчилось, пищало, извивалось в предсмертных судорогах, а Миша только улыбался и мотал своей головой, такая у него была болезнь; ещё он носил очки. Кажется, он что-то тяжёлое перенёс в раннем детстве, у него не было и отца, но ведь Виталик тоже жил с матерью и бабушкой, а был доброжелателен, водил меня на ферму, к лошадям... Годами позже Миша попал в колонию, а оттуда - в тюрьму. В то же время где-то около нас проживал детина, лет семнадцати, которого посадили на восемь лет, за изнасилование девочки. Это пугающее нехорошее слово стало синонимом запретного, и в тоже время единственным цензурным определением в отношениях полов. Скуден был язык воспитания, убогим просвещение! В Опытном я всё чаще заглядывался на городских девочек, "лагерных". Отчего-то привлекали только они. Один раз я так засмотрелся, прямо не отрывая глаз - остолбенел. На меня шла стройненькая девочка моего возраста, но уже оформившаяся по виду, в ярком платье и в модных тёмных очках. Она проходила по деревянному наплывному мосту, я стоял в ожидании, пропуская её. Легко и грациозно она сошла со ступенек настила и как-то странно-изучающе посмотрела на меня; потом сняла свое глазное забрало и я обомлел - передо мною стояла Морозова! Слегка мне, кивнув и усмехнувшись чему-то, своему, она проследовала дальше, мимо меня, а я ещё долго так стоял, пораженный такой разительной в ней переменой и что-то ёкнуло в моём сердце, и долго ещё я чувствовал его - оно то замирало в каком-то сладком предчувствии, то билось вдруг учащенней, быстрее. Возвращаясь с озера, я поднял с дороги недокуренную потухшую папиросу, зажег, затянулся этим чинариком (спички у меня всегда были) и ощутил, как одновременно стало твердеть в моем паху, что неудобно стало даже, но никого не было впереди, и я пытался отвлечься, чего-то придумать постороннее. И всё же меня поразила связь "постыдного", курения, и сладости напряжения, и я тут же заключил "порочность" двух вещей - табака и постыдности. Но при чем тут была Морозова? Ведь только-только я успокаивался от недавней встречи с ней? Значит мое мужское естество и она - тоже какая-то связь? Что же будет от этого дальше? 46