Рогожин, Н. Н. Литератор : документальные романы / Николай Рогожин. – Онега (Архангельская область) : Онежское книжное издательство, 2016. – 456, [3] с. : портр.

отдалённые места», а Ракитина, вообще, - нет теперь на Земле... Я в ту недобрую осень выдерживаю какую-то психологическую битву с этим задиристым и драчливым Женькой, и кажется, остаюсь победителем. Но ненадолго, мне еще откликнутся те стычки, но не скоро, а через пару лет. А в результате тогда от Оплеснина откалывается Ракитин и переходит как бы в лагерь ко мне. Мы неразлучны, дружим, везде появляемся вместе. С легкой руки, вернее, губы Каракчиева, нас обзывают "Рожик-Ракик", но последнее не приживается, а вот моя кличка долго, чуть ли не до конца учебы, прилипает и я остаюсь с этим навсегда, на редких встречах одноклассников... Семья моего нового друга большая. Кроме него, еще три брата, и сестра. С родителями живет бабушка, вечно крикливая, чем-то недовольная. Половина избы - длинная комната, она и кухня, и столовая, и гостиная, и дальше - закуток. Вот и всё их жилье на восемь человек. В той дальней комнатке, спальне, я впервые увидел телевизор - маленький волшебный ящичек, где смотрел фильмы про кубинскую революцию, про Кутузова с Алексеем Диким. Мы так и ахнули с Ракитиным, увидев фамилию актёра: "Кутузов - дикий?!" От скученности в доме постоянно стоял запах несвежего белья, истоптанного пола, квашеных щей. Доносился и запашок из коридора, потому что там, с выходом в сени, располагалась скотина. Традиционная планировка северной русской и коми избы. Такие жилища я видел в Архангельской области, стоят подобные и на Терском берегу Мурманского края. Уже зима. Я играю в "Александра Невского против рыцарей", на мне импровизированный шлем из ведра, в руках - меч, обструганный из доски. Крепость неприступна, но я врываюсь на каменные её стены, из снега, крушу невидимых врагов и валюсь, подрубленный, и гляжу глазами в небо, которое уже зажигается первыми звездами. Вот-вот должна прийти с работы мать, она принесет что-нибудь вкусненькое - ватрушки или пончики. Но я не замечаю, как она подходит, проверяя, отчего валяюсь; мне неудобно, я ведь уже большой, выпускник, хоть и начальной школы. Моей матушке едва исполняется тридцать девять, но она еще рожает, свою третью девочку. Была, оказывается вторая, не прожила и года, сразу после брата, я узнал такое недавно, в период создания этих записок... Роженицу увезли в студеный январский день; я вижу отца, встревоженного, стоящего на дороге между селом и городом, куда только что уехала машина с его женой, моею матушкой, нашей страдалицей... Промозглый ветер, пощипывающий уши мороз, темень середины зимы в еще не начавшийся вечер и мы идем, в свою горку, в опустелый дом, к холодному ужину... Родившуюся назвали Светой. Маленький кричащий комочек, средоточие дел и забот. В коіще моего детства и отрочества окончательно определится неизлечимая болезнь сестренки, умственная, раздирающая душу хвороба, от которой ни средств, ни избавления. Крест и горе нашей фамилии. Но тогда, зимой, в начале 63-го, мы этого не знали. На меня взвалили обязанности ухаживания, брат каким-то образом увильнул, а, может, мать ему меньше доверяла. Я сторожил сон малютки, подогревал бутылочки с молоком, выводил гулять на саночках, 35