Рогожин, Н. Н. Литератор : документальные романы / Николай Рогожин. – Онега (Архангельская область) : Онежское книжное издательство, 2016. – 456, [3] с. : портр.

третировала меня, порою даже смеялась в лицо. Странно, но я переносил это «влёгкую» и пытался всё-таки ухаживать - мы посидели как-то в баре, раз- другой прогулялись вечерком. Но дальше этого отношения не клеились. Неудача в любви так подействовала на меня, что однажды, в Праге, я напился. В последний день пребывания там нас повезли на прощальный банкет в тот самый ресторан "Интернационал", где я уже когда-то был, три года назад, с Галей. Но интереснее ещё то, что меня обслуживал тот же официант. Меня он, разумеется, не узнал, но я сразу встрепенулся, вспомнив, увидев этого маленького человека, бегающего между столиками удивительно быстрой и мягкой походкой, без рывков и остановок, будто юла в движении. Разумеется, от нахлынувших воспоминаний, я заказал себе сверх обязательного вина ещё и бутылку виски, шотландского, в квадратной бутылке, и дополнительную закуску. Уже через полчаса стал высказываться резко и громко, а потом запел вдруг русские народные песни, форсируя свой незрелый баритональный тенор под шаляпинский разухабистый бас. Мне стали хлопать, чехи и ещё кто-то из других, поляки или венгры, но полной овации я удостоился, как вошёл в автобус, на обратный путь, в гостиницу. Назавтра рано уезжали в город Трутнов, на границе с Польшей. Я мучился головной болью, приступами тошноты, отказался от обеда и ужина, весь день провёл, будто бы как в полусне. Но удивительнее было другое - то, что с утра я попал под "разборку" одного рабочего, из Ковдора, бывшего в нашей группе. Вёл он себя до этого тихо, скромно - и я поразился, какие коммунистические тирады он мне стал выдавать, каким "несознательным" я оказался, "обесчестил имя советского туриста, врача". Я не стерпел и тоже наговорил, высказал ему,- в какой прогнившей системе живём, о страхе и принижениях, без должных прав, рассказал, что тот же "советский врач" живёт в несносных условиях, в подселении, в одной комнате на четырёх человек. Припомнил и многое другое - и про убийство царской семьи (был как раз июль 88-го, круглая дата), и про миллионы расстрелянных, погубленных большевиками. Рабочий пытался что-то возражать, но явно смущался, он не ожидал от меня такой логичной, аргументированной, правильной речи, сценически натренированной, с фактами, цифрами, именами. Рабочий удалился, я почувствовал себя героем, но меня остудил сосед по номеру, который, возбуждённый, стал кружиться по комнате, ворошить волосы и приговаривать о моей несдержанности. Я догадался, что рабочий из Ковдора - стукач. Таких ещё внедряли в туристические группы в те времена. Гордость моя, что я стал "борцом", "диссидентом", постепенно угасала, улетучивалась и появлялся предательский маленький внутренний комочек страха, который разрастался, увеличивался, сковывал. Но никто меня не притеснял, ни по приезде, ни после. Наверное, действительно, наступали новые времена. На обратном пути, в Москве, удалось попасть на выставку знаменитой картины Глазунова "Сто лучших людей России". Впереди, на полотне, стоял мальчик в матроске. Не сразу я и сообразил, что это Алексей Николаевич, наследник, убитый 70 лет назад, он вполне мог бы быть ещё жив, ему бы было 84. Другое сильное впечатление от окончания 149