Рогожин, Н. Н. Это - жизнь : новая книга прозы / Николай Рогожин. – Онега : Онежская типография, 2010. - 202 с.

37 уже соглашаются на стационар...Такова практика медицины - лавируешь между рифов. Договорились с Кузей, что он уходит, а я объясню, что сбежал, не захотел обследоваться... Впишут , конечно , прогул. Но он у Кузи не первый... Бай не отстранялся, когда меня разбирали на лечебно-контрольной комиссии по поводу мужчины, которого я реанимировал на площади. «Накапал» на меня Пелепенко. Никак от него не ожидал. Впервые за десять лет врачебной практики я оказался в обвиняемых - меня принародно стыдили, унижали, оскорбляли, обзывали санитаром и лодырем. Насчет санитара верно - врач скорой и носильщик , и уборщик. Самым главным желанным чувством на этом «процессе» было то, чтобы он поскорее закончился. Говорят, говорят, - не могут наговориться. У Пелепенко - уверенно- наглый тон, Азанчеев говорит холуйскими фальцетом, Бай - твердо поставленным голосом, не знающим возражений. Дают слово мне. Как приговоренному, в последнюю очередь. Хочу сказать, что виновата администрация, что не оснащает, как надо, линейные бригады, что врачей «сажают» на ответственную работу без подготовки... Но ничего такого не говорю, мямлю что-то наподобие «исправлюсь» и «больше не буду». Выносят решение - выговор. За нарушение трудовой дисциплины, как будто, а - не за незнание, неумение. Но такой графы в кодексе о труде нет, потому и лепят лишь бы что. В конце выговора приписка, что если подобное повториться, то будут ставить вопрос о несоответствии, о пребывании в должности. Таков вот финал разбирательства, будто я проштрафился , или проворовался, на какой то руководящей работе. Морально раздавленный, добрался до своего убогого жилья, рухнул лицом вниз на подушку и долго так лежал, ни о чём не думая. Отходил, оттаивал. Даже слезы проступили, - с надрывом так, с подвывом , - поскулил. Но подошло время идти за сынишкой, в садик и я весь подобрался. Сжался, сконцентрировался, чтобы никто не заметил моего настроения, не видел моей слабости. Нужно было, наоборот, радоваться своей медицинской осведомленности, что где колет, или болит. На все подобные вопросы, знаешь, слава Богу, ответы. И живешь без истерик и неврозов: пусть другие пропадают и по глупости радуются в своих обставленных квартирах, в похмельи, в табачном дыму, а я буду жить по-другому, по - нормальному. Я знаю почем что. Не отступлюсь. Но белый халат опостылел. Хочется сорвать его с себя, сжечь , растоптать, уничтожить и жить спокойной обыденной жизнью, как многие; не мучиться и не страдать за хвори других людей... Вечером нужно было идти на смену, снова придется видеть пьяные лица, кровь, расширенные от ужаса глаза; опять нужно будет слушать истошные вопли, ощущать гадкие запахи мочи или рвоты... Когда Кузя ушел, стало совсем скучно. Звонили только о температурах и на вызова ездили фельдшера. Сначала Кабакова, за ней - Когтистая, потом - послали меня с Кушаковой. Одна беда за другой, дальше - больше. Зря радовался, что было хорошее настроение в начале смены и вот - вышло неудачное дежурство. С ручейков прорвало, полилось и хлынуло. Так всегда.