Разумова И. А. От «эго-документа» к «литературному факту»: об одной книге воспоминаний // История и словесность: журнал филологических и историко-культурных исследований. – 2020. – № 2.

ко-Бережного было посещение Заксенхаузена, бывшего концлагеря, в ко торый он был направлен в мае 1945 г. собирать письменные показания еще остававшихся там заключенных: «Судьба предоставила мне возможность еще раз воспринять, прочувствовать в концентрированном виде то, под гне том чего мы существовали на протяжении без малого трех лет оккупации. Возможность лично подвести итоги». Детальное описание «фабрики смер ти» призвано подтвердить значение свидетельского показания: «Я не люби тель подобных историй. Но это — мой XX век. Все это было. Было! Слышал от людей в полосатой униформе. Видел. Держал в руках. Кое-кто говорит нынче: „не было". Было! Свидетельствую! И молчать об этом нельзя. Для того и эта книга» (с. 309, 312). Эпизоды мирной жизни, которые автор считает судьбоносными, встречи с людьми, повлиявшие на изгибы жизненной траектории, служебные и лич ные поездки по стране и за ее пределы, осмысленные как символические и поэтому запомнившиеся (или наоборот), сменяют друг друга, повинуясь логике не биографа, но, скорее, собеседника. В сюжетном плане разнооб разят мирную жизнь происшествия. Самое выдающееся из них — история о том, как в 1990 г. Роман Александрович оказался в самолете, захвачен ном угонщиком, и благодаря знанию языка помог пилотам посадить самолет в Швеции и вновь поднять его в воздух (с. 389—401). В книге воспоминаний, как в любом эго-документе, «личность автора является смысло- и структурообразующей. Именно ее рефлексии, память, интерпретации обусловливают повествование» [Луцевич, с. 48]. Автор уве рен, что жанр его книги обусловлен самим способом существования индиви дуальной памяти: «Я пишу лишь о том, что сохранилось в памяти из увиден ного и пережитого лично. Отсюда и полюбившийся мне термин стоп-кадра. Выйти за эти рамки означало бы начать пересказ того, что в мою память было заложено другими. В том числе прессой, mass-media, исторической литературой. Пропагандистским аппаратом всех мастей...» (с. 290). Рас становка идейно-нравственных акцентов соответствует личности и опы ту. В детстве Кравченко-Бережной получил не «советское», а «русское» и «европейское» воспитание, по характеру и способностям имел широкие интересы, рано пронаблюдал и испытал различные проявления этнофобии. И потому утверждал: «Задали бы мне в ходе какого-нибудь интервью во прос, что я больше всего люблю, я бы, пожалуй, задумался. Но на вопрос, что ненавижу, ответил бы мгновенно: национализм. Если шире, то любые проявления нетерпимости» (с. 81). Личный выбор касается событийно-исторической канвы повествова ния. Убежденный в «праве на собственное видение окружающего мира», От «эго-документа» к «литературному факту»: об одной книге воспоминаний 173