Разин, Е. Ф. И не только о Саласпилсе : документальное повествование / Ефим Разин. – Апатиты : Апатит-Медиа, 2004. – 129 с. : ил. – (Наша память : к годовщине Великой победы в борьбе с фашизмом).

вечером и повторного пересчета по пятеркам, перед отбоем. Длинные часы, ничем не заполненные, были утомительными. Давили, угнетали. Переносить утреннюю и вечернюю проверки было так утомительно, что нельзя сейчас передать это ощущение словами. Та же самая очередь за вечерней порцией похлебки. Вот он, вожделенный черпак баланды! Раздающий, из таких же, как мы, заключенных, втершийся в доверие хозяйственных служб концлагеря, не глядя, одним взмахом подчерпывает что-то из огромного бака и бросает содержимое в ту самую консервную банку с ручкой из проволоки, а банку эту в руках не удержать, содержимое-то горячее. Плещется похлебка в эту банку, течет по рукам, стекает на землю. А сзади поджимают те, что еще не сподобились получить свою порцию из черпака. Надо потарапливаться, ухватить еще кусочек опилочного хлеба, который, как поясняли знающие, немцы пекли еще до войны и сохраняли в таком виде в обвёрточной бумаге. А очередь уже получивших ужин змеится обратно, в те самые ворота, что разделяют нашу половину лагеря от женской. Сейчас объявят построение, надо вовремя встать в строй. Содержимое из банки уже проглочено на ходу. Нет уже и того самого многолетнего немецкого хлеба, который вылежал годы, дожидаясь, когда попадет в наши трясущиеся руки. Бегают полицаи внутрилагерной охраны, лагершутцы орут, у каждого по штоку-палке, предназначенной для нерадивых. Штоки эти один другого краше, их сделали умельцы из арестованных в надежде получить добавку к скудному пайку или заслужить какую-нибудь другую лагерную милость. Неповоротливые начинают поворачиваться поживее, хотя ноги уже не держат, противно дрожат. Хочется снова забраться на нары, прилечь, хотя от нар болят все бока. Откуда-то от входных ворот, ведущих в лагерь, слышатся громкие голоса, лай огромного пса, которого знает каждый заключенный и боится до ужаса. Надо подравнять строй, четко встать в затылок впередистоящего - а в первый ряд становиться охочих нет. Сумрачно на плацу, декабрь ведь. Однако все чувства так обострены, что, кажется, видишь отчетливо: вот он, комендант, на поводке пес. В окружении - там и фрицы, и те самые, что вызвались стать лагерными полицаями. Эти и одеты, и ряшки у них - во! Пожалуй, вызвавшиеся в охранники даже страшнее фрицев. Тот, глядишь, ничего не услышит, не поймет, а этот, вроде свой, быстро сообразит, что к чему, и чтобы выслужиться, подметит такое, о чем немчура и не догадается никогда. Колышутся ряды - подтягиваются заключенные, хотя для чего? Но комендант ведет счет! Не всегда все совпадает, глядишь, кого-то забыли. Начинается счет снова. Охранники злобятся, чаще штоки-палки опускаются на плечи, на спины заключенных. Потом, глядишь, вспомнили кого-то из тех, кто приставлен к делу и отсутствует. Наконец, проверка окончена, всех быстрее загоняют в барак, в кучу. Грохочут конюшенные двери, и заключенные остаются одни. Только в привилегированном углу, несколько отгороженном от нашего общего стойла, охранники. Но и они, такие же арестанты, как и мы, только вызвавшиеся помогать тем охранникам, что не покидают свой пост на 38