Пожидаева О. В. Своеобразие субъектно-объектной организации произведений Т. Кибирова и В. Пелевина (к вопросу о традициях в литературе современного постмодернизма) / О. В. Пожидаева // Классика и современность: актуальность, традиции, новаторство / Федер. агентство по образованию, Мурм. гос. пед. ун-т. - Мурманск, 2004. - Т. 1.

даевым, гадателем, буддистом и одновременно осведомителем ФСБ Простиславом, прорицательницей Бингой - результатом причудливого синтеза Ванги, Банги и телеигры в лото «Бинго». Одного из сотруд ников ФСБ зовут Лебедкин. Если учесть многочисленные цитаты из произведений Ф.М. Достоевского в романе Пелевина, то Лебедкин, скорее всего, инвариант капитана Лебядкина, героя романа «Бесы», ма ленького человека, страдающего от своей малости, метафорически преобразовывающего действитель ность; героя, постоянно занятого словесной работой, благодаря которой любая бытовая деталь в его соз нании переводится в отвлечённо-поэтический план, обретая несвойственные ей раньше значения, неожи данно и неоправдано придающие этой детали смысл какой-то грандиозности и трагизма. Только Лебед кин Пелевина - маленький человек, получивший возможность стать Наполеоном. Несмотря на достаточное количество на первый взгляд непохожих друг на друга субъектов речи в романе «ДПП (пп)», при внимательном прочтении обнаруживается, что многие из них резонируют с ав тором, причём складывается впечатление, что Пелевин не заботится о психологической точности при создании того или иного персонажа. Так, Степан может изъясняться как на сленге, мотивированном его образованием и образом жизни, так и на литературном языке философа, поклонника буддизма и Досто евского. Предлагаю для сравнения несколько цитат из текста: «- Жор, это всё офигительно, - сказал Стёпа. - Но у меня тут проблема возникла, с которой только ты помочь можешь... У меня деньги увели» [6, с. 227]. Замышляя убийство Сракандаева, Степан рассуж дает следующим образом: «Кто подумает, что одну процентщицу замочила другая? Будут, как всегда в таких случаях, искать студента-идеалиста в длинном пальто» [Там же, с. 149]. А вот как во время внут реннего монолога объясняет герой своё увлечение цифрологией: «Всё вокруг меняется каждый миг, и в каждый момент мир представляет собой сумму иных обстоятельств, чем секундой до или после. Люди, с которыми мы имеем дело, тоже постоянно меняются и ведут себя по-разному в зависимости от того, ка кие мысли попадают в моментальное сечение их умов. Поэтому, выбирая временную и пространствен ную точку своей встречи с миром, мы занимаемся реальной магией, может быть, даже единственно воз можной магией, потому что каждый раз мы решаем, в какой именно мир нам вступить. В одном нас ждёт падающий из окна горшок с бегонией... в другом - благосклонная улыбка Незнакомки или толстый ко шелёк на краю тротуара...» [Там же, с. 13-14] Кроме того, речь очень разных по своему мировоззрению, образу жизни персонажей часто отли чается каламбурностью, ироническим эпатажем в оценке традиционных социальных, культурных явле ний, наличием аллюзий на творчество Достоевского, что роднит героев с автором-творцом, делает их в какой-то степени похожими друг на друга, даже схематичными. Так, уже небезызвестный Малюта гово рит о своём учителе и коллеге по рекламе: «Этот старый пиардун никакого отношения ко мне не имеет» [Там же, с. 139]. А вот словесная игра уже самого Пелевина в «Элегии 2», открывающей его последний сборник прозы: «Товарищ, тырь. Товарищ, верь. За дурью дурь, за дверью дверь» [Там же, с. 4]. Лебед кин, характеризуя первый выпуск новой телевизионной программы «Чубайка», замечает: «Как говорит ся, первый блиц кригом. Но людям, кто видел, нравится» [Там же, с. 199]. Мюс, возлюбленная и сотруд ница главного героя, увлечённая в основном покемонами, новым русским сленгом, иногда почти по- пелевински заявляет: «В цивилизованном мире человек должен поддерживать общество, в котором жи вёт. Интенсивность потребления сегодня есть главная мера служения социуму, а значит, и ближнему» [Там же, с. 81]. Философские сентенции, явно порожденные сознанием увлечённого буддизмом Пелеви на, излагают сразу несколько героев - гадатель Простислав, отчасти Лебедкин и сам Степан, и даже слу чайный попутчик Степана в железнодорожном вагоне. Резонёром автора-творца становится даже герой телепередачи некий Зюзя, ведущий пространные диалоги с Чубайкой. Процитирую фрагмент одного из них, где говорится о том, как русский человек однажды захотел жить в огромном и светлом доме, но путь туда оказался непрост, и плата - немалой: «И русский человек согласился на эту плату, какой бы она ни была. И тогда, Чубайка, - замечает Зюзя, - вы открыли русскому человеку страшную тайну. За право находиться в этом доме ему прийдётся стать табуреткой... потому что именно так живёт весь мир, и людей этому обучают с детства... А когда русский человек перекрестился и действительно стал табу реткой, вы объяснили, что в стране сейчас кризис. Поэтому огромных светлых домов на всех не хватает. И ему... придётся стоять в том же самом сарае, где и раньше. Но только в качестве табуретки» [Там же, с. 201-202]. Таким образом, В. Пелевин-прозаик, Т. Кибиров-поэт, отдавая дань постмодерну, оказываются во многом традиционны. Обращение в статье к творчеству именно этих писателей мотивированно тем, что они сами, в отличие от других представителей направления, говорят о своей сопричастности классиче ской литературе. В заключение не могу удержаться ещё от одной цитаты из повести «Ночные бдения с И.Ф. Гете» современника названных литераторов В.А. Пьецуха. Явившийся однажды ночью к впечатли тельному герою текста призрак Гёте рассуждает: «...литература может быть нова и неповторима только в той степени, в какой ново и неповторимо у каждого человека расстояние между верхней губой и носом... Вот, к слову сказать, был у нас в Веймаре булочник, который по субботам выпекал хлеб размером с те лежное колесо, - по вкусу тот же самый хлеб, но только булка, размером с тележное колесо. Так вот, ме 50